Я слушал ее и смотрел на фотографию красивой девушки — совсем как с экрана. Скромное платье. Коса перекинута через плечо, ни грамма косметики.
— Не говори ничего, — предупредила Елизавета Степановна. — Да и давно это было. Еще в девяностых…
А комната выглядела совершенно жилой. И цветы в вазе — будто старушка ждала, что кто-то сюда вернется.
— Так вот о ведьмовстве, — она посмотрела на меня, словно обещая, что все равно договорит, как бы я ни соскакивал с темы. Одновременно она показывала мне, где что есть и куда что можно положить. — Случай был один, во время войны еще. Повесили немцы одну нашу местную. Стерва баба была, нас, детей, все время из сада своего гоняла, до революции муж ее крепкое хозяйство имел, богатые они были — страсть. — Елизавета Степановна открыла окно, и в него тотчас ворвались возмущенные вопли кур. — Как революция началась, им бы уехать, а мужа ее в пятнадцатом году паралич разбил. Так и осталась она с неходячим мужем, детей-то родственники увезли. Хозяйство красные в колхоз сдали, конечно, а она сама при этом колхозе счетоводом была.
Елизавета Степановна села на стул, накрытый кружевной накидкой, сложила ручки на коленях — просто бабушка-сказительница.
— Младший сын ее с немцами пришел. А в декабре сорок третьего, как фрицы начали свое «Зимнее волшебство» [1], сын ее, офицер айнзатцгруппы [2], расстрелял всех своих людей. Сам погиб, конечно, фрицы-то в него палить начали, хоть и офицер. Деревенские к партизанам побежали, многие спаслись, а вот что на гауптштурмфюрера [3] СС [4] нашло — до сих пор загадка. Говорили, что на него сожженные люди подействовали, все же родился он в наших краях, сожгли тогда и батюшку с семьей, а батюшка этого гауптштурмфюрера и крестил…
Я немного начал терять нить разговора.
— Вы про ведьму хотели, — напомнил я. — А не про гауптштурмфюрера…
— Не перебивай. Я еще не выжила из ума. Как он своих конвоиров пострелял, мать его немцы на следующий день на площади и повесили. У нас тут немцы не стояли, мы на отшибе, а вот в Белом селе — ты его проезжал, наверное, дорога к нам одна, — там и комендатура была, и школа, и площадь… и виселица.
— А при чем тут эта… старуха Ермолина? Она же переводчицей была?
— А она тем Красовским была родня. Говорили, что ее даже пытать собирались, что она с партизанами связана, но — нет. Дня два ее не видели, а после ходила, как ни в чем ни бывало. А дней через пять после того самого случая шел комендант по Белоселью, упал — и умер.
