— А ты… не умеешь это видеть? — скорее подытожил, чем спросил Венс.
— Нет, это только через много лет получается, да и то не у всех. Бывает, рождается ребенок, который умеет видеть с самого рождения, но такое случается далеко не каждое столетие даже. Остальным нужно долго учиться… а я не хотела. Я всегда хотела стать охотницей, бойцом, защищать свой дом с оружием в руках.
Она опустила взгляд и сдавленно продолжила:
— Поэтому я и пошла в ту вылазку. Я хотела увидеть что–то за пределами Ирртиона. Научиться быть воином… И теперь они все мертвы.
— Ты чувствуешь вину за то, что выжила. Это нормально.
— Я чувствую… злость! И мне больно. Я злюсь на себя, но пыталась это выместить на тебе. И ты был прав, я должна что–то сделать! Хоть что–то, чтобы исправить то, что случилось.
Венс снова понимающе кивнул.
— А ты?.. Ты–то почему на это решился?
— Ну как же, — мужчина растянул губы в невеселой улыбке. — Неужели нужен повод, чтобы избавить этот мир от ужасной угрозы и бессмертного тирана? Кто же не захочет стать спасителем и героем?
— Я серьезно. Ты гвардеец. Я знаю, что вас отбирают из самых преданных. И учат защищать Императора ценой своей жизни. Почему ты хочешь его убить?
* * *
Отблески светильников гуляют по высоким сводам. Освещают статую Высшего в центре Главного Храма. Каменный бог смотрит сквозь прорези мраморного шлема на что–то кричащего человека у своего подножия, на свою точную копию. Смотрит равнодушно, без малейшего интереса и человек, всего в два раза меньший, чем изваяние, начинает казаться крошечной букашкой.
— В тебе нет власти надо мной! Я не твой раб!..
Эхо гуляет между сводами, еще больше запутывая исступленную, отчаянную речь. Человек шатается и с трудом держится на ногах, как пьяный или смертельно раненый, но продолжает кричать.
— Убирайся из моей головы! Это не я! Это… душит меня! Он душит!
Человек судорожно срывает с головы глухой шлем и отбрасывает в сторону. Раздается звон разбивающегося стекла, на каменный пол высыпаются вечные угли из опрокинутого светильника.
— Я принадлежу себе! Ты понял?! Принадлежу себе!
Он выхватывает из–за голенища сапога нож в дорогой, изящной оплетке и, ни мгновения не колеблясь, вонзает его себе в горло.
Синяя вспышка бьет по глазам, нож, чье лезвие не успело оставить и царапины, словно выбитый чьим–то сильным ударом, вылетает из руки и осыпается на пол уже черной пылью.
Император закрывает ладонями лицо и заходится то ли криком, то ли воем дикого зверя, попавшего в западню.
