Но к вечеру мы с ним распрощались весьма дружелюбно и сговорились встретиться завтра ближе к полудню.
Стоило закрыть за ним дверь (новенькую и крепкую), как я замираю на месте и долго осматриваю комнату. Странное дело – вроде поменялось только пару стёкол в раме окна, а гостиная будто ожила. Будто задышала как-то иначе – довольством и спокойствием. И стены, пусть с облезшими обоями, а местами и отвалившейся штукатуркой, потеплели. Я прикладываю руку и неожиданно сама для себя произношу:
– Давно ты стоишь никому не нужны?
И дом жалостливо скрипит, подтверждая мои догадки.
Собственно, о своей тётке я ровным счётом ничего не знаю, хотя бабушка часто бывала у нас, да и мы у неё гостили не редко. И в те дни она любила сажать меня на колени и рассказывать о днях прошлых, давно в лето канувших.
А о сестре, родной своей крови, бабушка Аделаида молчала. Будто и не существовало на свете никакой Дайны.
У кого теперь узнать про неё? Бабушки давно нет, как и мамы.
И стоило мне подумать об этом, как камин загудел, закряхтел, да выплюнул прямо к моим ногам пыльную чёрную тетрадь.
Я таки пугаюсь, вжимаюсь в стену, и стою так несколько минут к ряду. Потом усмехаюсь собственной трусости и подхожу ближе. Нагибаюсь, поднимаю тетрадь и вытираю её о подол изрядно запылившейся юбки.
На поверку, кожа, что обтянула толстобокую книжонку, оказалась вовсе не чёрной, а тёмно-синей, с прожилками золотых нитей по краям. И несмотря на своё неуместное пребывание в жерле камина, красоты тетрадь не утратила, напротив, сажа на кончиках белых листов её будто солиднее сделала.
– Хочешь, чтобы я это прочитала? – бормочу, неизвестно к кому обращаясь. И дом вздыхает, одобрительно так. Потом камин, осчастлививший меня нежданной находкой, кряхтит, чихает и… загорается ярким пламенем, залив комнату тёплым светом.
Отчего-то, вместо страха положенного, улыбаюсь, и усаживаюсь прямо на пол, возле уютно потрескивающих брёвен.
Дом, силой наделённый, мне доводилось видеть всего раз, и то, это было в далёком детстве. То поместье выглядело более обветшалым и зловещим, как мне тогда показалось. Мама, приехав туда вместе с бабушкой Аделаидой, крепко сжимала мою руку и приговаривала:
– Наступай осторожно, дому очень больно.
Бабушка же на её слова недовольно кривилась, но переставляла ноги медленно, стараясь не тревожить старые прогнившие доски. В силу возраста, я была весьма любопытной, а потому долго не желала замолкать и всё спрашивала матушку, почему же дому больно.
