— Тарсо, как нам возлюбить Христа?
Она начала осенять себя крестом и говорить, повторяя:
— Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Разве это не любовь? Разве это не любовь? Что тебе еще нужно, это ли не любовь?
Когда мы вернулись в наш монастырь, я принялась говорить Иисусову молитву устами. Было лето, и горло мое пересохло. Тогда у меня промелькнула мысль, не выпить ли мне немного компота. Но, с другой стороны, что это будет тогда за подвижничество?
Через пятнадцать дней мы снова приехали к Тарсо, и, как только она меня увидела, сразу сказала:
— Внимание и молитва! А как говорят в народе, слишком много “Господи, помилуй” и Богу надоедает — если человек не достигнет последней глубины смирения.
И добавила:
— А когда у тебя пересыхает в горле, можешь выпить немного компота».
* * *
Но и родственники Тарсо, когда-то считавшие ее больной, видя ее удивительный духовный рост и чувствуя благодать, исходящую от нее, приходили к ней, чтобы получить помощь и утешение. Племянница Тарсо рассказывает: «Ее внешний вид превосходил все границы смирения. Она хотела, чтобы и мы, ее родственники, испытали смирение на собственном опыте. Так, однажды, когда мы к ней пришли в гости, мы не нашли Тарсо в ее домике. Мы спросили, не знает ли кто-нибудь, куда она пошла, и одна монахиня сказала, что, может быть, мы ее найдем на берегу моря. Мы отправились к морю и нашли ее на берегу, в маленькой таверне. Она сидела за столом и ела жареную хамсу. На нас произвело большое впечатление то, что, с одной стороны, она пришла есть в таверну, где было много народу, ведь она жила столь подвижнически и была так бедно одета, что была похожа в черной одежде на самую нищую монахиню. С другой стороны, мы недоумевали, почему ее не прогнали, ведь ей было не место среди этих хорошо одетых людей. Однако ее не только не выгнали, но и когда она заплатила какие-то копейки за свою еду и я пошла к хозяйке таверны доплатить за нее, та не согласилась взять у меня деньги, потому что считала посещение Тарсо благословением для себя. Я поняла, что ее там знали, поскольку хозяйка сказала, что Тарсо заплатила ту же самую сумму, которую дала много лет назад при первом своем приходе туда. Но вершиной этой истории стало следующее. Когда Тарсо поднялась, чтобы уходить (а мы, вместе с ее сестрой и племянницами, сидели рядом), она во всеуслышание сказала: “Это моя сестра и мои племянницы”. Она это сделала, наверное, для того, чтобы ощутили смирение и мы. Ведь нам, хорошо одетым, в тот момент стало стыдно: мы подумали, что люди скажут, будто мы о ней, столь бедно одетой, совершенно не заботимся. Моя мать посылала ей ткань, чтобы она себе что-нибудь сшила, поскольку умела это делать. А Тарсо специально делала себе грубую и нелепую одежду, чтобы выглядеть нищенкой».
