— Полно озорничать-то! — закричала Анна Герасимовна.
— Нет, не перестану! — ответила блаженная.
— Да, вот все так: ей все равно, а я — то при чем? Только, знай, через тебя все к ответу иди! — ворчала Анна Герасимовна.
— Нет! Что тебе? Я и помимо тебя выберу время, — сказала Пелагия Ивановна.
В это время в другом конце обители старица Прасковья Семеновна кричала: «Второй Серафим, Пелагия Ивановна! Помогай мне воевать!»
О том, что произошло дальше, Анна Герасимовна рассказывала так: «Пришла ночь, сидит дома. На другой день расхорошая-хорошая встала и пообедала с нами. Отлегло у меня. “Ну, — думаю, — слава Тебе, Господи, угомонилась”. Да уж не помню, зачем вышла в чулан. Прихожу — а уж ее и нет. Так во мне сердце-то и упало. “Где она это? — думаю. — Как бы еще чего не наделала!” Тороплюсь, собираюсь идти разыскивать, а ко мне уж и бегут навстречу. “Что ты, — говорят, — делаешь-то? Что безумная-то твоя дура наделала? И не знаешь? Ведь она Владыку-то по щеке ударила!” Так я и обмерла. Ничего и не соображу даже. “Вот, — говорят, — теперь в сумасшедший дом ее; да и тебе-то беда будет. И тебя к ответу”. “Господи, — говорю, — да я — то при чем с ней? Ведь не пятилетняя, — говорю, — она, на руках мне носить да караулить ее”. Горе страшное взяло меня; так-то мне тяжело да тошно, сил моих нет. И горько-прегорько заплакала я. Она и идет.
— Побойся ты Бога; что, — говорю, — надурила ты? Ну виданное ли дело? Ведь и вправду говорят: в сумасшедший дом тебя засадят. Да и меня-то, горькую, за дурь-то твою так не оставят.
— Не была, — говорит, — в нем сроду, да и не буду. А так надо. Ничего не будет.
— Да, — говорю, — говори.
Вот как все совершилось. Едет от службы Владыка на дрожках, а моя-то разумница на дороге сидит (и когда успела?), яйца катает, как раз после Пасхи вскоре это было. Владыка-то, видно, хоть и послушал протоиерея-то, да не был покоен, потому что (что правду-то таить?) не по-Божьему сделал дело-то. Увидел Пелагию Ивановну, видно, обрадовался и думал, не успокоит ли она его совесть; слез с дрожек-то, подошел к ней, просфору вынул. “Вот, — говорит, — раба Божья, тебе просфору моего служения”. Она молча отвернулась. Ему бы и уйти, видит — не ладно, прямое дело. Кто им, блаженным-то, закон писал? На то они и блаженные. А он, знаешь, с другой стороны зашел и опять подает. Как она это встанет, выпрямится, да так грозно, и ударила его по щеке со словами: “Куда ты лезешь!” Видно, правильно обличила, потому что Владыка не только не прогневался, а смиренно подставил другую щеку, сказавши: “Что ж? По-евангельски, бей и по другой”. “Будет с тебя и одной”, — отвечала Пелагия Ивановна и, как бы ничего не сделала, словно не до нее дело, а так надо, — опять стала яйца катать.
