И услышал, как щелкнул хитрый автоматический замок.
Тут же сзади ударили — тяжело, всем телом. Потом еще раз, потом опять: урод, оставшийся без добычи, выл и бился о дверь. Сашка перевел дух и пошел вперед, вытянув руку: вокруг было темно — хоть глаз выколи. Оставшиеся до выхода двери носатый критик оставил незапертыми, и Сашка аккуратно захлопывал их за собой.
Последняя дверь.
Тусклая лампочка под потолком.
Сашка поднял картину к свету, вгляделся. Настя сидела на корточках, забившись в угол, кутаясь в остатки простыни. Простыня, несмотря на такое обращение, оставалась совершенно гладкой, будто пластиковый пузырь: урод безвозвратно сожрал складки, их нужно было рисовать заново. Взгляд Насти был устремлен в сторону, она не двигалась, и Сашка испугался. Впервые.
— Эй, — позвал он шепотом, — ты как? Эй…
Настя вздрогнула и повернула к Сашке голову. Глаз у нее не было. Только черные провалы.
У Сашки зазвенело в ушах.
Опоздал.
— Я ничего не вижу, — глухо сказала Настя.
— Сейчас, сейчас, — забормотал Сашка, торопясь к выходу, — потерпи, уже все, уже домой идем, все хорошо будет, ты потерпи только…
На улице шел дождь. Сашка снял куртку и завернул в нее картину. Так и в метро ехали — Настя в куртке и Сашка в промокшем свитере.
Дома он сразу поставил Настю на мольберт и начал смешивать краски. Несколько раз принимался звонить телефон, но Сашка не брал трубку. Настя сидела в углу пустой нарисованной комнаты и молчала.
— Иди сюда, — позвал Сашка севшим голосом, когда все было готово. Настя встала — простыня прошелестела и опала на пол, как парашют. Неуверенными, ломкими шагами Настя подошла к краю картины: дойдя до невидимой границы между нарисованным миром и настоящим, она подняла руку и ощупала невидимую стену. Сашка все ждал, когда Настя закричит «Шутка!», или сделает еще что-нибудь, но, теперь, когда она приблизилась, Сашка понял, что глаза придется полностью рисовать заново. «Что лучше всего получилось — то первым и слопал», — подумал Сашка с тоской. Злиться на урода было глупо: сам ведь отдал ему картину. Сашка откашлялся.
— Теперь не двигайся, — сказал он и, уперев мизинец в холст чуть правее Настиного уха, стал мелкими движениями намечать контур глаза. Настя стояла, не шевелясь, как изваяние. Сашка закончил с левым глазом, перешел к правому. Близился вечер, света было совсем мало, но включить лампу Сашка боялся: желтое сияние исказило бы цвета, и тогда уж точно ничего бы не вышло.
