Развёл руками. Он действительно выглядел беспомощным сейчас. Выпутывайтесь сами, мол. Я умываю руки.
— Простите меня, — сказал Потёмкин. — Я сделал всё, что мог.
И бессмысленно было требовать от него невозможного.
Поезд уже подходил к станции. Потёмкин засобирался. Облачился в свое чёрное пальто, взял в руки сумку.
— Простите, — повторил он, уже когда стоял в дверях.
Он уходил, Китайгородцев оставался.
Поезд остановился.
Потёмкин вышел из вагона. Китайгородцев видел из окна, как фигура в чёрном тенью скользит по засыпанному снегом перрону. Потёмкин скрылся из виду, но потом вдруг вернулся. Подошел к окну, за которым стоял Китайгородцев, и крикнул что было сил, желая быть услышанным:
— Михаил! Только Михаил!
Китайгородцев смотрел на него, пытаясь понять.
Поезд тронулся.
— Михаил может!
Поезд покатился быстрее. Потёмкин остался на перроне, исчез из виду.
По проходу шел проводник.
— Вы разве не до этой станции ехали? — спросил он обеспокоено.
Китайгородцев обернулся, но лицо у него было такое, что можно догадаться: не слышал, о чём его спросили.
— Число сегодня какое? — вместо ответа произнёс Китайгородцев.
— Одиннадцатое.
ОДИННАДЦАТОЕ НОЯБРЯ. ПЯТЬ ДНЕЙ ДО УБИЙСТВА
ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ:
«Я влип. Я в шоке. Я похож на человека, которому только что объявлен смертельный диагноз. Полный хаос в мыслях и только два вопроса раз за разом разрываются в мозгах шрапнелью: «Почему именно я?» и «За что?» Ответа нет. Пощады нет. Надежды нет. Ещё недавно всё было хорошо. Светило солнце, день шёл за днём, я был как все. Теперь я не как все. Я другой и у меня всё плохо. Солнце светит, но уже не мне. Всё наперекосяк. Если Потёмкин не ошибся, тогда у меня выбор небогатый. Либо я убью Лисицына и стану убийцей, либо меня изрешетят его охранники, и я буду жертвой. И только если Потёмкин ошибся… Это я от безысходности — про то, что он ошибся. Мне страшно и я пытаюсь сам себя уговорить. Успокоить. Хотя я уверен процентов приблизительно на девяносто девять в том, что нет тут никакой ошибки. И глупо надеяться на то, что что-то не так Потёмкин понял. Потому что я видел своими глазами, какие он фокусы проделывал во время сеансов гипноза. Уму непостижимо, что можно вытворять со взрослыми людьми. Они, если гипнотизёр того захочет, могут родную мать в упор не замечать. Или целый год жить обычной своей жизнью, никаких отклонений в себе не обнаруживать, а потом вдруг ни с того ни сего подняться со своего места в переполненном зрительном зале и пойти шаткой моряцкой походной на сцену, чтобы прокричать там, что ты — боцман Торопыгин. Всё мое отличие от того парня-бедолаги в том, что он не знал, что он Торопыгин, а я знаю, что я Торопыгин. И всё равно мне это не поможет, как сказал Потёмкин. Шестнадцатого числа я, как тот парень, встану и пойду, как заведённый. И никто меня не остановит. Я видел этого Торопыгина вчера. Он пёр, как танк. И в его взгляде я даже проблесков сознания не обнаружил. Это был робот. Настоящий робот. Либо я убью, либо меня убьют. Два варианта и оба невозможные. Я не хочу! Не хочу!! Не хочу!!!»
