— Гоша, — позвала я его на кухню. Ребенок явился незамедлительно, наивно полагая, что я зову его ужинать.
— Гошенька, — ласково сказала я ему, — ты хочешь блинчиков с мясом? Он радостно кивнул.
— Тогда помой мясорубку, — коварно сказала я. — Видишь, она в солидоле. Надо сначала спичкой выковырять солидол, потом протереть бумажной салфеткой, потом помыть горячей водой с мылом.
Ребенок сразу скуксился.
— А почему я? — недовольно спросил он.
— А почему я? — ответила я вопросом на вопрос.
— Потому что ты — мама, а я еще маленький.
— А ешь, как большой.
— Тебе жалко? — тут же парировал ребенок. Я с грустью отметила развивающиеся задатки демагога.
— А тебе меня не жалко?
— Мамуля, — сменил он тактику и стал ластиться. — Я понимаю, что ты очень устаешь, поэтому предлагаю разделение труда: ты моешь мясорубку и готовишь блинчики, а я, так и быть, их ем. Заметь, я беру на себя самое трудное.
— Боже мой, кого я воспитала! Какого трутня!
— Да ладно, ма, — скромно потупился мой сыночек. — Не такой уж я и трудень. Так, помогаю, чем могу.
— Кто? — Я рассмеялась, долго сердиться на этого юмориста я не могла. — До «трудня», как ты выражаешься, тебе далеко.
После недолгого препирательства была заключена сделка: я мою мясорубку, а Гоша — всю грязную посуду, которая образуется до вечера.
До самого последнего момента я не могла приступить к трудному разговору. И только запихав ребенка в постель, я набралась храбрости и сказала ему, что завтра он из школы поедет к бабушке. Но вопреки моим опасениям, Гошка не очень расстроился или, по крайней мере, не показал мне, что расстроился. Роли наши поменялись. Не я стала успокаивать его, а он меня, почувствовав мое внутреннее напряжение.
— Ма, — сказал он, ухватив меня за руку, — у тебя что-то случилось?
— Почему ты так решил, малыш? — спросила я, вынужденно улыбаясь.
— Ну что я, по уши деревянный, что ли? Тебя же колотит. Вот, смотри! — И он потряс меня за плечо. — И потом, ты же не просто так хочешь от меня избавиться?
— Почему избавиться, котик? — запротестовала я, но он меня прервал.
— Опять работа? Что-то важное? Если важное, я готов потерпеть. А когда ты освободишься?
— Постараюсь как можно раньше. Я же буду по тебе скучать.
— И я по тебе. — Он обнял меня, подышал мне в ухо, потом лег на подушку и велел: — — Все. Гаси свет. Спокойной ночи.
Закрыв дверь к нему в комнату, я пошла на кухню и некоторое время сидела, тупо глядя на телефонный аппарат. А когда тоска стала невыносимой, я набрала домашний телефон Стеценко. Трубку он снял после первого гудка, как будто тоже сидел возле телефона и караулил, когда я позвоню.
