И логика меня не подвела. Синцов тут же снял трубку.
— Привет, Андрей, это Швецова, — сказала я.
— Привет, — отозвался он без всякого удивления, как будто я звонила ему в абсолютно урочное время.
— Читаю твою обзорную справку с карандашом в руках, — продолжила я.
— И что-то уже начитала интересное, раз звонишь, — с чисто милицейской проницательностью сказал он.
— Ага. Скажи, пожалуйста, ты хорошо проверил сводки? Ты уверен, что выбрал все интересующие нас случаи?
— Ну, с разумной долей вероятности, уверен. Убийства в парадных я все отобрал. Я, конечно, не исключаю, что где-нибудь в расселенном доме на лестнице еще лежит какая-то убиенная дама, но…
— Понятно. Я подъеду к тебе завтра с утра, приготовь мне все сводки по городу с середины августа, хорошо?
— А что ты там наковыряла?
— Понимаешь, — сказала я, — получается, что пропущены две субботы, в начале сентября и в начале октября. Первое известное нам убийство — в конце августа, потом — дырка, а потом опять убийства каждую субботу. В октябре — снова пропуск. Что наш клиент делает в первые субботы месяца?
— Что-что, — проворчал Синцов. Чувствовалось, что он не думал об этом и теперь раздосадован. — Может, он в командировку ездил? Или насморком болел?
— Может, — согласилась я. — Только на всякий случай, чтобы отбросить мою версию, давай еще раз проверим все происшествия в первую субботу сентября и, соответственно, в октябре. Вдруг мы что-то пропустили?
— Ценю твою деликатность, — пробормотал Синцов. — «Мы» — это звучит гордо. Приезжай. Хочешь, прямо сейчас проверим?
— Сейчас я не могу, у меня же ребенок на руках. А тебе что, делать больше нечего ночью?
— Нечего, — с готовностью подтвердил Синцов. — Приезжай, я хотя бы делом займусь.
— Завтра, — твердо сказала я. — Это мое последнее слово.
— Жаль, — вздохнул Синцов. Похоже, что ему и вправду было жаль.
* * *
Утром следующего дня я завтракала в главке. Выбегая из дому, чтобы забросить ребенка в школу, я вынуждена выбирать между едой и макияжем. Поскольку меня ждал Синцов, я не могла позволить себе выйти из дому ненакрашенной.
Пока я носилась по дому, мое самочувствие было на уровне, но спускаясь с Гошкой по лестнице, я то и дело охала, припадая на правую ногу.
— Ма, что случилось? У тебя что-то болит? — тут же поинтересовался мой заботливый сыночек.
— Коленка побаливает, наверное, старый ревматизм.
Но залезая в троллейбус и особенно вылезая из него, я не на шутку забеспокоилась. Слово «побаливает» было уже неприменимо. Коленка ныла и продолжала ныть даже при ходьбе. Я уже знала, какими словами меня встретит Горчаков в прокуратуре: «Я — старый солдат и не знаю слов любви…»
