Подхватив кавторанга под руку, князь проследовал с ним к столу, где и усадил гостя, сам же устроился, напротив.
- Выпьешь?
- Да я-то может и не стал бы, но тебе явно не повредит. Что случилось, Алексей? Ты на себя не похож.
Князь крякнул и достал пару чарок с початой бутылкой своего любимого "Фрапэна"
- Неужели так заметно? Николай, за новости, которые я тебе привез, в стародавние времена меня бы посадили на кол.
- Валерия?!
- Тьфу!!! Да все в порядке с твоей дамой, насколько я знаю, живехонька и здоровехонька, чего б ей сделалось-то. Ты вообще о чем-то, кроме своей зазнобы думать в состоянии?
- Могу, конечно.
- Тогда давай за встречу. И... не буду больше ходить вокруг да около. Суд не признает тебя оскорбленным, друг мой, и это просто хуже некуда.
У Николая словно двенадцатидюймовая пушка с плеч свалилась, и он в голос расхохотался. Князь смотрел на него с недоумением.
- Значит, суд решил, что неотесанный моряк унизил бедненькую, невинную овечку Стевен-Штейнгеля? О, времена, о нравы! - кавторанг патетически закатил глаза, сопроводив свои слова маленьким глоточком "Фрапэна".
- Рыдают ангелы, презрев жестокосердность судей! Господи, Алексей, и из-за этой малости у тебя такой похоронный вид? И я и граф знаем о том, что произошло, знаем, чем это должно закончиться. Так какая разница, кто из нас назначит условия дуэли? Ну сам подумай, много ль счастья выбирать откуда стреляться - с пятнадцати шагов, или с двадцати? А такой манер, где шансов выжить не будет у обоих, наш душка-граф не выберет, помяни мое слово. Не будет ни "дуло в дуло"[29] ни "через платок"[30]. Граф хочет устранить меня, это да, но лишь для того, чтобы вернуть расположение Валерии. Он, возможно, не прочь меня прикончить - но сам-то он хочет остаться в живых!
- Ты даже не понимаешь, до какой степени ты прав, - мрачно ответил Николаю князь:
- Граф Стевен-Штейнгель действительно чертовски хочет жить. Настолько, что он вообще не собирается подвергать свою драгоценную шкуру сколько-нибудь серьезному риску. Николай, ты не будешь стреляться с штабс-ротмистром - чуть отстраненно и как-то механически говорил Алексей Петрович, а затем в его интонациях прорезалось глубочайшее презрение:
- Этот трусливый ублюдок выбрал сабли.
Алексей Павлович не мог не воздать должное кавторангу - Николай не выдал своих чувств ни словом, ни жестом, лишь зрачки слегка расширились, да тугой струной сжались губы. Увы, все что мог сейчас сделать князь для своего друга - это налить ему еще. Что он немедленно и сделал.
