Рабочий, поливавший газон из шланга, на секунду для Георга создал радугу.
И только подходя по просторной площади к крыльцу здания, мальчишка стал предчувствовать, что этот бал не будет похожим на школьный. На крыльцо по эспандеру катили коляску, в которой сидел подросток, наверное, лет шестнадцати уже, почти взрослый. А в фойе, около пустых раздевалок, когда отец выяснял куда идти, Георг увидел другого ребенка, но уже помладше себя, со странным отрешенным лицом.
Наверху, со стороны большой лестницы, слышалась заводная музыка с трелями, как у начинающейся сказки по телевизору. Папа похлопал его по плечу, заставив отвлечься от разглядывания ребенка, и присел рядом с ним:
— На, держи открытку. Найти легко, - на втором этаже большой зал, отдашь приглашение на входе и все. Мне сказали это часа на два, но я приду пораньше и буду тебя ждать здесь, договорились?
— Угу, — он кивнул, втайне захотев уйти обратно домой вместе с папой.
При подходе к дверям, он услышал еще противный звук микрофона. Ничего в голосе говорящего не было, но вот то, что выдавали огромные колонки, было таким электрическим, что резало слух.
— Ребята! Сегодня мы… — воскликнула молодая женщина в клоунском кепи и нарисованными веснушками, начиная рассказывать о том, “Как здорово, что сегодня мы все здесь”.
Георг застрял в дверях, отдав приглашение тетке, которая отметила его в толстой тетради и умудрилась хорошо пошутить: молодец, что не забыл, а то тут охотников до гуманитарных коробочек много, поперек больных лезут.
Женщина в кепи продолжала надрываться, проявляя свою ненастоящую, слишком даже деланную радость и задор, а он стал осматриваться. Детей было много, и с некоторыми разрешали проходить взрослым. Георг скользил взглядом по плотному кольцу вокруг центральной сцены, и вздрагивал.
Громоздкие коляски были заметны больше всего, - чаще на них сидели, как на обычных креслах, но он замечал и тех, кто полулежал на мягких спинках, был скрючен и свернут, качая головой в попытке удержаться глазами на представлении, но потом опять незримый гаечный ключ скручивал бедняге шею, ладони в хлопке не попадали друг в друга, а если и попадали то сцеплялись намертво согнуто-разогнутыми пальцами. Были невидимые взгляды за толстыми линзами очков, были совсем непроницаемые за бельмами и спаянными слепотой веками. Были те, кто смотрел на орущую тетю только наполовину, наполовину обратившись лицом к рядом стоящему взрослому и глядя на его руки. А руки и губы переводили недоступную речь. Были дети без рук, или без ног, с усохшими конечностями, с тупым непониманием происходящего и гнусавым ржанием, были и такие, как сам Георг, без видимых признаков своего недуга, но все одинаково отмеченные признаками болезни, - или худые, или тучные, с бледным, с желтым, зеленоватым или синюшным оттенком кожи, с испуганными глазами, с вымученными улыбками в тот миг, когда ведущая с нарисованными веснушками фонила со стороны динамиков:
