— Нет. Но… я стал яснее видеть самого себя и быть честнее в мыслях. Ничего не ушло, ничего не прибавилось. Только чувство, что у зеркала, запыленного многими годами, вдруг протерли поверхность. Мысли, о которых я не мог думать из-за страха или безнадежности, теперь вот не дают мне покоя. После уверенности, что не проснусь от чумы, и жизнь моя кончена сейчас, у меня есть убежденность, что будущее действительно есть. Как ты и сказала однажды.
— Мне жаль, что те рисунки из Неука так и остались там.
— Это не важно. Дай мне свою руку, Рыс.
— Зачем?
— Хочу пожать ее в знак благодарности твоим словам.
Я протянула ладонь, но после короткого пожатия, оружейник вдруг накрыл ее второй рукой и не отпустил меня. По спине прокатилось тепло, словно ее коснулся солнечный луч.
— Ты храбрая и сильная девушка.
В недоумении взглянув на Аверса, хотела возразить, но он не дал себя перебить:
— Ты умна, образованна и благородна. Не говори обратного, я знаю. Ты тот клинок, что вобрал в себя много сплавов, и выкован, как многие другие. Но только в бою можно узнать его прочность, в огне узнать стойкость, и в блике на грани всю красоту. Я уверен, что ты, как многие на Побережье, видела истинное лицо войны. Ты пережила что-то ужасное, но сохранила свет в глазах, с которым смотришь на все вокруг. Прав был Рихтер, сказав, что в тебе будто существует богиня жизни. Пусть тебе кажется, что ты нигде и никак не проявила себя, чтобы принять мои слова на веру. Но я говорю, как есть. Как вижу.
Зачем он все это говорил, про кого? Мне хотелось верить его словам, и я бы согласилась, если бы поняла — отчего он никак не отпустит мою руку, и почему мне так горячо от волнения?
— Похвала смущает меня, Аверс, — призналась я.
— Жаль, что я не знал тебя близко еще в Неуке. Но мне не нужны были люди и любое человеческое общение, кроме необходимого. Только мое дело имело значение. Теперь же я благодарен судьбе за то, что комендант отправил нас в это путешествие и…
Оружейник замолк, еще раз сжал руку и, улыбнувшись одними уголками губ, отпустил меня. Стало легче, но ощущение солнечного тепла тоже исчезло.
— Ты измотана, Рыс. Отдохни, выспись. А я пока соберу дров в запас. Скоро пойдет путь вне леса.
Как странна память. Мы шли в снегопад, вели нагруженную лошадь, и не разговаривали, каждый думая о своем. Аверс хмурился, кусал ус, а я, наоборот, вдруг предалась мечтам: как о нас действительно сложат сказку, и как во всяких историях, мы превратимся в рыцаря и принцессу, или в пилигрима и цыганку… и вдруг в моей голове возникли строки баллады, которую я никогда не знала на своем языке, я помнила ее наизусть на языке цаттов. И так хорошо она мне вспомнилась, что на миг я запуталась — какой же из языков мне родной?
