Лицо Аверса ничего не выражало.
— Ты устал от дороги, оттого твои мысли сейчас так не веселы. Поверь, стоит нам обосноваться где-то отдохнуть, дать возможность вернуться к любимому делу, как ты вновь оживешь. Я же помню тебя, каким ты был еще летом.
— Мне эту войну не пережить. Я потерял семью, потерял последнее пристанище, а теперь не будет и свободы от захватчиков.
— Ох, если хочешь себя пожалеть, то лучше давай спать.
При этих словах, я улыбнулась своему спутнику и коснулась его плеча рукой. Мне было жаль его, и одновременно с этим — нет. Его дух был сильнее, чем эта слабость отчаянья от усталости.
— Ты спи, а я посторожу.
— Никто нас здесь не тронет.
Шум ворвался сразу. Звук копыт, голоса, отдающие приказы, звон сбруи. Аверс тоже подскочил со своего места, и, кинулся к двери. Большой отряд занимал замковый двор, а несколько небольших двинулись в стороны конюшен и мастерских, как раз в нашу сторону. Я никогда не слышала речи цаттов, мне доводилось лишь переводить письма, которые доставляли коменданту, и я была удивлена, что хорошо понимаю слова на слух, даже быстрый говор. Страха не было. Сейчас враги двигались к нам, но я не испытывала того, что пережила у перевала, в горах.
— Мы семья, — быстро заговорил Аверс, — едем к родным на север, ни о чем не знаем, ничего не понимаем…
Он кинулся к маленькой лохани у окна, в которую натекла вода с прошлых дождей, зачерпнул земли с пола, и сыпанул в нее. Затем ухнул всю жижу в сумку с тряпками и картами. Быстро вернулся к двери. Открыл ее раньше, чем подошли цатты, и удивленно охнул.
На дворе уже было светло, ранее утро, холодный туман, изморозь на рыхлой земле. Шаги пришлых настолько различимы, что я уловила, как они остановились на миг, а потом ускорились. Оружейник попятился спиной, выставив безоружные руки вперед.
— Сколько вас? — прозвучал голос с акцентом на нашем языке.
— Двое, я и дочка моя.
Тут я выглянула из-за спины Аверса, сделав большие глаза, и вцепившись ему в рукав куртки. Цатты разделились. Один вошел к нам, другой в пристройку с лошадьми, другие зашагали дальше. Мы не вызвали у них беспокойства, им нас опасаться было глупо.
— Мы на ночлег здесь остановились, мы в свою деревню, домой едем.
Цатт не слушал или не понимал. Он вывел нас наружу, строго сказав:
— Здесь стоять!
Аверс по-отечески привлек меня к груди, прижал голову, поглаживая по грязной макушке. Мы стояли молча, в ожидании, а ратники заговорили на своем языке.
