– Благодарю Вас! – кивнув головой, сказал старик, присаживающемуся на свое место Глебу.
– Может повторим? – спросил уже совсем охмелевший Стафийчук, теперь уже раскачиваясь не взад вперед, а по окружности будто Юла.
– К сожалению, Евгений Игоревич, это были последние капли наших запасов. – ответил ему старик, перевернувши заварник вверх дном для большей убедительности.
Окончательно поникнув, Стафийчук из последних сил поднялся с места и не проронив ни слова направился к своей койке. Только теперь, глядя ему вслед, Глеб понял, что этот еще совсем не старый шахтер на пенсии, не так живо себя чувствует, как выглядит. Уж больно тяжело даётся ему ходьба на не сгибающихся, буд-то протезных ногах.
– Вот уж действительно нелегкая принесла, да? – обращаясь ни к кому и ко всем одновременно , в пол голоса заметил тренер, тоже провожающий его взглядом.
– Да-а, протянул Аркадьевич, переключаясь на потухающую топку. Ловким движением он открыл дверцу и принялся закидывать в нее дрова. Однако, когда она была заполнена он не стал закрывать ее, а словно под гипнозом влился взглядом в нарастающие друг на друга языки пламени, сказал: –А если все-таки простить друг друга? В один миг, просто взять и простить…– Толи от того что все уже устали, толи от того, что отсутствие спиртного заметно остудило их пыл и желание вступать в палемику, но так или иначе старику никто нечего не ответил. Под хруст и скрежет топки, каждый из них прогрузился в свои мысли и никто не заметил, как высохшая, дряхлая старушка поднялась с места и шоркая подошвами о пол подошла к Семену Аркадьевичу.
– Никто не простит, сынок. – сказала она тихим тонким голосом, который прозвучал для них громче взрыва снаряда, одного из тех, что разрываются снаружи.
Словно окаменелые, все четверо глядели на нее с откровенным шоком, граничущим с испугом. Она же, погладив Семена Аркадьевича дрожащей, легкой, словно детской, ладонью по плечу, тем же голосом добавила:
– Ни ты… Ни эти хлопчики… Никто не простит… В 45-м ведь никто друг друга не простил…
Спав с его плеча, ладонь безвольно повисла в воздухе. Не весть откуда в ее руке появилась свеча, тонкая , горчичного цвета, такие обычно продают в церкви. Немного склонившись, она подожгла ее от пламени буржуйки и выставив перед собой зашоркала ногами в сторону выхода. – Никто не простит… – закончила она где-то позади них.
Обомлевшие, они продолжали сидеть в безмолвии, даже когда по их ногам холодным ужом прошёлся сквозняк, впущенный ею в раскрытые двери.
