Рекомендателями у меня были Антокольский и Симонов. С Костей я в ту пору часто и тесно общался, поскольку он принадлежал к «Красной звезде» и тоже жил в здании «Правды». Он был тогда, что называется, на взлете. Его фронтовыми корреспонденциями -и они того заслуживали - зачитывались люди самых разных профессий и положений. Успех сопутствовал ему во всем, разве что его несколько аффектированная на публику влюбленность в Серову еще не вызывала с ее стороны столь же нетерпеливого чувства.
Мне особенно запомнилась одна из встреч с Костей в те дни. Я тогда уже определился во «Фронтовой иллюстрации», а он только что вернулся из очередной поездки на фронт. Мы столкнулись в столовой, и он с ходу затащил меня в свою правдинскую келью, такую же простывшую, как и моя. Этот вечер неожиданно оказался более сердечным, чем можно было ожидать. Я довольно хорошо знал Костю по институту и не раз, как говорится, поднимал с ним бокал, что, впрочем, так и не развеяло некоторой принужденности наших отношений. Достаточно сказать, что вопреки нормам студенческого общения, да и последующего приятельства мы с ним так и не перешли на «ты».
Человек, известный своим воинским мужеством и завидным фронтовым хладнокровием, он и в домашней жизни, как мне кажется, редко позволял своим чувствам возобладать над трезвым рассудком. Прежде он лишь однажды показался мне необычно растроганным - когда мы с женой, еще в студенческие времена, были приглашены им в «Метрополь» и втроем отметили там рождение его сына Алексея (ныне одного из руководителей Союза кинематографистов).
Но в тот военный вечер в холодной правдинской комнате Костя несравненно больше удивил меня взволнованностью своей речи, порывистостью своих жестов, настойчивостью своих помыслов. Костя был влюблен и, как человек творческий, не только не скрывал этого, но напротив, старался разбередить себя на некое эмоциональное неистовство. Ему действительно хотелось в тот вечер быть душевным, искренним, откровенным. И я нужен ему был именно как подходящий объект приложения этой откровенности.
Он начал с того, что прочел мне вслух только что написанное и ставшее вскоре знаменитым «Жди меня». И нет ничего удивительного в том, что под знаком этого стихотворения и прошел потом весь вечер. Серова была тогда в Свердловске. Там же, если не ошибаюсь, находился тогда на излечении раненый Рокоссовский, которому, по слухам, она оказывала какие-то знаки внимания. Костя ревновал и опять-таки, как мне кажется, был рад хоть в какой-то мере испытать это вдруг приоткрывшееся ему чувство.
