И все же, когда Джавад, всем своим обликом напоминая скорее первобытного пастуха, нежели доцен-та-физика, решительно поднялся и пошел прямо на эсэсовца, громко вопрошая: «Где Калуга? Где Калуга?» - тот показал рукой куда-то за спину, крикнул: «Дорт!.. Дорт!..» - и поспешно ускакал прочь.
Что ж, он продолжал свою послеобеденную верховую прогулку, а мы продолжали свою обеденную трапезу. Каждому свое...
Описанная сцена продолжалась считанные секун*-ды, но я вот уже пол века почему-то вспоминаю ее, и каждый раз она выплывает для меня из прошлого во всех деталях. И по сей день мне очень хочется узнать, как сложилась дальнейшая судьба этого надменного колонизатора славянских земель.
А мы тогда еще немного посидели, отдохнули и двинулись дальше.
В шесть лет я испытал нечто такое, что запечатлелось в памяти на всю жизнь, ибо стало первой встречей моего детского пугливого сознания с Историей, с характерным для революционной поры броуновским движением людских масс, с делами и событиями, которые уже никак не укладывались в привычные рамки семейного порядка вещей. Отправным моментом моего первого приобщения к царящей в мире жестокой борьбе стал для меня переход через фронт. Через советско-германский фронт.
Это - осень 1918 года. Мы-я, мама, тетя и сестра (она на два года старше меня) - пробираемся из голодного большевистского Ельца на оккупированную немцами сытую Украину, где застрял почему-то оказавшийся там отец. Последнее, чудом дошедшее письмо от него было из Харькова. Он звал нас к себе.
Было в этом предприятии что-то бездумно авантюрное, отчаянное, даже залихватское и в то же время - вполне типичное для той поры. Революция словно пробудила даже в самых смирных людях какое-то географическое беспокойство, охоту к перемене мест, жажду риска, потребность испытать неизведанное. Вся страна пришла в движение, не говоря уже о мешочниках, тучами осаждавших редкие, не признающие никаких расписаний, шальные поезда, с чем мы столкнулись в первый же день путешествия.
После нескольких мучительных пересадок с железной дорогой нам пришлось распрощаться ради обычной деревенской телеги. Медленно, обходными путями, петляя глухими проселками, наш нескончаемый обоз продвигается к демаркационной линии. Вот она, последняя советская застава. В лесу прямо на телегах происходит досмотр поклажи и обыск: как бы несчастные переселенцы вроде нас не увезли на территорию оккупантов нечто такое, что составляет достояние республики.
