Судя по всему, здесь, во «Фронтовой правде», моя уже столько лет гнетущая мне душу тайна, по счастью, никому не известна. Даже со стороны московских литераторов Эделя и Чаковского, до которых еще в мирное время случайно, от общих знакомых, могла дойти молва обо мне, я ни разу не почувствовал посвященности в мой секрет. Другое дело СМЕРШ, который вполне мог запросить исчерпывающую информацию обо мне непосредственно с Лубянки. И если так, то уж, конечно, Ломонос вопьется в меня мертвой хваткой.
И вот наконец я вызван к Ломоносу и сижу у него в купе. Честно говоря, волнуюсь, хотя и безмерно презираю его, особенно после той, новогодней ночи. И он это явно понимает, что не сулит мне ничего доброго. «С другой стороны, о каком добре в подобной ситуации вообще может идти речь? - злюсь я на самого себя. - Ты сейчас целиком в его власти, и если ему все известно, тебе несдобровать. Вот к чему будь готов...»
- Следовательно, вы были на оккупированной территории, - вперив в меня прищуренный взгляд - так его, наверно, учили вести допрос,- неторопливо начинает он, достав из папки листок, в котором я не сразу узнаю свою автобиографию.
- Да, в бою под Ельней четвертого октября сорок первого года мы попали в окружение,- уточняю я.
- Сколько времени вы лично пробыли на оккупированной территории? - не принимает он моей фразеологии.
- Я и еще два бойца той же роты перешли фронт под Алексином возле Тулы четвертого ноября того же года, то есть ровно через месяц.
- Что же вы целый месяц делали на оккупированной территории? - гнет свое Ломонос.
- Мы догоняли фронт, который тогда, в октябре, сразу откатился далеко на восток, и тщетно пытались просочиться в расположение наших войск сквозь немецкие боевые порядки...
Я намеренно отвечаю строгим языком воинского донесения, чтобы не угодить в какую-нибудь заранее приготовленную им ловушку.
- В плен попадали? - внимательно рассматривая меня, интересуется Ломонос.
- При моей еврейской внешности?.. Вы же понимаете, что я бы не сидел тут перед вами!.. - начинаю я злиться.
- Почему же? - возражает он. - На определенных условиях, не мне вам объяснять, гитлеровцы евреев-то как раз охотно перебрасывали через фронт. Нам такие случаи известны... Неужели вы за целый месяц ни разу не попались немцам на глаза? Как-то не верится, что они не обращали внимания на людей в чужой форме...
- Я же пишу в автобиографии, - киваю я на листок, который он продолжает держать перед глазами,-что в прифронтовой полосе плотная насыщенность немецкими войсками заставила нас переодеться в деревенскую рванину... Другого выхода не было...
