– Друг, друг, – вытолкнул слова Григорьев из осипшего горла.
Они побежали к стрелке. Несчастный, как мог, присел на влажный рельс и смотрел на свою ногу.
– Ну, давай, что делать-то? – спросил Григорьев у мужичка.
– Лом надо, – бросил тот и побежал вдоль путей, осматривая землю между рельсами.
– Ну, что там? – крикнул Григорьев. Мужичок всё бежал вдоль путей – отвечать было некогда. Через минуту он остановился, присматриваясь к чему-то, и подобрал какую-то палку.
– Арматурина! Тонкая, правда! – крикнул он Григорьеву.
– Давай, давай! – махнул Григорьев рукой, и услышал шум поезда. – Идёт, гад, – прошептал он.
– Сань, ну чё там? – по-ребячьи жалобно всхлипнул Михеев.
– Ни чё! – крикнул Григорьев, – идёт уже!
– Кто идёт? – тихо спросил Михеев, уставясь сквозь слёзы на появившееся вдали серое пятно.
– Быстрей беги! – крикнул Григорьев мужичку, который уже и так подбежав, сунул арматурину в стрелку, и, потянув её обеими руками, хотел чуть-чуть раздвинуть стальные клещи. Но жёстко сомкнувшееся железо не поддалось человеческой силе.
Поезд шёл быстро. «Скорый!» – мелькнула у Григорьева мысль.
Михеев плакал, чуя скорое и неизбежное, держась за зажатую ногу, пытаясь ею двигать в разные стороны, но всё было бесполезно: поезд уже был на расстоянии двухсот метров. Слёзы мешали Михееву рассмотреть приближавшуюся громадину, и он махнул по глазам грязным рукавом шинели, отчего на переносице и щеке вспух розовый след.
– Ну что он не тормозит, а?! – заорал Григорьев. – Стой! – он побежал навстречу поезду, но тот будто не хотел, да и не мог остановиться, и лишь беспрерывно гудел.
– Никак! – заорал Григорьев, мотая головой и глядя на бедного Михеева, будто жалуясь ему на непослушную машину.
– Нет, не могу! – крикнул мужичок и бросил арматурину в сторону. – Снимай шинель, сынок,– сказал он Михееву. Но тот молчал, боясь сказать хоть слово: он только смотрел мокрыми круглыми глазами на поезд и по-собачьи скулил.
– Давай, давай, лучше будет, – тихо прошептал мужичок и сам снял с остолбеневшего Михеева шинель, давно расстёгнутую ещё там, на КПП, когда он убирал документы в китель.
– Ложись, – сказал мужичок и пригнул Михеева к земле, как можно дальше отодвинув его от гудящих рельсов. Тот вскрикнул от боли в лодыжке, но лёг.
Мягкое, тёплое чёрное накрыло всё его тело, и он ещё мог вдохнуть и почувствовать запах сырого, пропитанного собственным потом, грубого сукна. Но вдруг он задёргался под шинелью, и хотел, было, освободиться, но мужичок навалился на Михеева всем телом и вмял его в сырой, смешанный со щебнем, песок.
