Увольнительная - Федор Лопатин

Григорьеву и Михееву, наконец-то, дали увольнительную. Командир роты отпустил их на весь выходной – это настоящее счастье для солдат, которые ещё ни разу, за полгода службы, не были на воле.

Двое молоденьких, в серых шинелях и шапках-ушанках, солдата думали сократить путь, чтобы не переходить железную дорогу по мосту, до которого было пол-километра: увольнение может так быстро пролететь.

– Слушай, – сказал Григорьев, – а давай через «железку» перескочим – всё быстрее будет.

– Давай, – согласился Михеев.

И они пошли через влажные серые рельсы.

– Так, погоди, у меня сигареты кончились, – сказал Григорьев. – Может, вернёмся в часть, и прихватим пару пачек?

– Да, ладно, в городе купим: ларьков, небось, куча.

– Ладно, там возьмём, – согласился Григорьев и быстро зашагал вперёд.

Он уже перешёл широкую путевую стрелку, а Михеев, ступив на стальной холодный рельс, неожиданно обернулся и посмотрел назад: «Зовёт что-ли кто?», подумал он. Его нога скользнула по металлу и провалилась между рельсами. Только он начал её вытаскивать, как вдруг автоматическая стрелка сдвинулась и железным капканом сдавила михеевский кирзовый сапог. Михеев заорал и дёрнул ногой, пытаясь освободиться от стальных клещей, но она так плотно застряла, что ему показалось, будто хрустнуло в лодыжке.

– А-а! – заорал Михеев, – ногу сломала, сволочь!

– Что? – не понял Григорьев, далеко ушедший вперёд.

– Нога застряла!

– Ну, вытаскивай, раз застряла!

– Не могу, зажало сильно!

Григорьев, матернувшись, подошёл к товарищу и посмотрел на его смятый кирзовый сапог: видимым оставалось лишь голенище.

– Ну-ка, выпрямись, дай я получше гляну, – деловито сказал он и наклонился к зажатой ноге. – Давай, двигай сапогом!

– Куда ж я буду двигать: смотри, какая она длинная? – Михеев махнул на стрелку и всхлипнул. – Она мне ногу сломала, наверное.

– Не хнычь. Подожди, сейчас кого-нибудь позовём.

Григорьев побежал к перрону, где в ожидании электрички стояло несколько человек: две бабы с огромными клетчатыми сумками, да один пожилой мужичок в грязном зелёном тулупе.

– Слышь, друг, пойдём парня вытащим – зажало его, – сказал Григорьев.

– Где зажало? – спросил мужичок, пыхнув папиросой в серое небо.

– Да там – на стрелке.

– А вещи я куда дену? – спросил он, не глядя на солдата, но по всему чувствовалось, что в этот момент о вещах ему думается меньше всего.

– Какие вещи? Пойдём быстрее! – крикнул Григорьев, хотя мужик уже прыгал с перрона.

– Друг твой, что ли? – задал он не нужный вопрос.