На этот раз Жерновой вошел в мягкий вагон и не ощутил усталости. Он чувствовал в себе прилив новых сил, ему хотелось поскорей доехать и взяться за дела, и он даже пожалел, что не полетел нынче самолетом. В то время как сосед по купе, высокий, хмурый подполковник, долго и старательно укладывал свои вещи, Жерновой сидел у окна, все еще охваченный радостным чувством, которое взволновало Леонтия Демьяновича, как только он узнал о награждении его орденом. Казалось, все вокруг изменилось. Ему жали руки, поздравляли: шутка ли, область вышла в передовые, а ведь еще совсем недавно она отставала даже от середнячков. Жерновой, как и полагалось, сдержанно улыбался, благодарил за поздравления и, конечно, обещал работать еще лучше.
— А чего же вы не располагаетесь? —прервав его мысль, спросил подполковник и повернулся к Жерновому. — Далеко едете?
— До Краснолудска.
— Бывал… Город большой. Только цветов мало.
Жерновой взглянул на соседа и лишь теперь рассмотрел его лицо: оно было широкое, загорелое, точно продубленное солнцем, и вовсе не такое хмурое, как показалось вначале. Он хотел было возразить, что о городе судят не по одним цветочным клумбам, но смолчал и только с болью в душе подумал: «Моя Юленька тоже любила цветы».
— Проигрывает город без цветов, — опять заметил сосед.
— Это верно, цветов у нас меньше, чем в Ялте, — согласился Жерновой не без иронии, словно угадав, что отставной подполковник длительное время находился на берегу теплого моря.
— Зачем же в Ялте? У нас, в Омске, например… Кстати, извините, если не секрет, в Краснолудске в самом деле лед тронулся?
В его голосе Жерновой уловил нотку недоверия к тем успехам, которые отмечались в сегодняшних газетах, и, вдруг почему-то обидевшись, ответил вопросом на вопрос:
— Отчего бы и не тронуться?
Подполковник пожал высокими плечами. Не
торопясь достал из чемодана колбасу, копченую селедку и еще что-то, завернутое в блестящую бумагу.
— Не перехвалили бы, думаю, вашего Жернового.
— А вы знакомы с ним?
— Слыхал… Даже пытался как-то попасть на прием.
Подполковник вроде и не сказал ничего обидного, но теперь он Жерновому был неприятен. Раздражало и широкое, продубленное солнцем лицо соседа, и седой ежик грубых, как щетка, волос, и толстые, короткие пальцы, все еще перебиравшие свертки.
Жерновой встал и вышел в коридор. Через несколько минут в купе вошла проводница и, спросив у подполковника о вещах, принадлежавших Жерновому, пояснила, словно извиняясь:
