— Вы же все знаете, зачем я здесь, — сказала я, с удовольствием прислушиваясь к том, как отражение моего смеха гуляет по дому. — Пусть убийца признается, и все будет, как прежде.
— Что ты с ним сделала? — сдавленным голосом спросил Сеня, в ужасе глядя на отца.
— Я показала ему альтернативную дорогу, — любезно ответила я. — Место, куда попадают люди после жизни без моральных ограничений. Мир между. Вечную тьму. Ад. Чтобы он не думал, что его поступки останутся безнаказанными.
Киприянов поднял голову и схватился за ворот рубашки Сени:
— Быстро, собирай вещи! — умоляюще забормотал Крысак. — Уедешь… нужно… нужно.
Сеня взял отца за запястье, послушал пульс, нахмурился, потянулся к карману.
— Нет! — страшным голосом закричал Крысак. — Никому не звони, слышишь! Нельзя! Мы.. одни… Все будет… хорошо… я должен… не могу… нельзя… возвращаться. Там мрак, слышишь! И больше ничего! Мост… я должен жить…все исправить…
— Покайся! — вежливо предложила я.
Киприянов, казалось, на секунду пришел в себя. И сделал именно то, что я ожидала.
— Жаба! Кошак! Связать ее! Нет, на цепь! Если она сбежит, вы... я вас… Водки, Вера, дай водяры!
Вера с ужасом посмотрела под ноги, на пол и осколки.
— Ну!
Через секунду ее уже не было в комнате. Жаба и Кошак засуетились. Им было страшно, но шеф велел. Они исполнили его приказ дословно – посадили меня на собачью цепь, заклепав на одной моей лодыжке полоску металла. В комнате, где меня заперли, в стену был вогнан крюк, пол был забит однотонным ковром, в одном углу стояла моя кровать – узкое, твердое ложе, в другом кучей была свалена одежда. Свержу, жалким, помятым комком, зеленело шифоновое платье. Цепь позволяла мне дойти до унитаза в крошечной ванной, но принять душ я уже не могла, равно, как и подойти к окну. В комнате было пыльно и душно, Вера приносила мне еду. Она так боялась меня, что заскакивала на одну минуту, подхватывала с полу грязную одежду, оставляла поднос у кровати и убегала, чтобы чуть позже в том же темпе забрать нетронутые тарелки. Я пыталась с ней поговорить, но она только ежилась от моего голоса.
Киприянов пришел через четыре дня, остановился на пороге. Глаза у него были красные, воспаленные.
— Довольна?
Я положила ногу на ногу, звякнув цепью.
— Чего не жрешь?
— Опасаюсь за свою драгоценную жизнь!
— Ты че, думаешь, я травить тебя стану?!
— Ты не станешь, другие – могут!
— Ешь, я сказал. Ты мне живая нужна. Отведешь меня туда. Нас. Надолго.
— Хочешь жить вечно?
