Ай, больно!
Лазарет.
•••
С тех пор мой по-римски орлиный профиль, с благородной горбинкой, стал похож на обычный куриный греческий. Просто по-викториански выпуклый, безо всякого античного благородства.
Не норманно-тевтонский, а кельтско-франконский.
Из барокко Микеланджело к романтизму Гойя. От истинного вождя апачей к Гойко Митичу.
Впрочем, некоторые утверждают, что мне идёт мой нос, а ночной храп я хитро списываю на искривленную перегородку, а не лишний стакан коньяка вечером, милостиво разрешая будить меня, если начну храпеть. Чем иногда я и пользуюсь, не с благородными целями. Все довольны.
Единственная разница – меня перестали иногда принимать за араба или еврея, и вообще, иностранца, а вот не за кавказца как не принимали, так и не принимают.
Но порой… Я подхожу к зеркалу и силюсь представить, изменилось бы что-то, не облачись мой нос в шинель, будучи перехвачен по дороге из Петербурга в Ригу с фальшивым паспортом?
Ну и да, храпеть я начал после, а не до.
•••
Охота на тигра – резкий удар, обычно по лицу спящего человека. Чаще – подушкой наотмашь, иногда – не только ею.
Обычно оправдывается тем, что спящий храпел. "Тигр" – жертва, храпящий человек.
Бравый матрос Перетëркин
– Можешь мне ногу сломать?
– Бля, ты чё, ебанутый? Иди нахуй!
– А руку можешь?
– …
– Перетёркин, отъебись от человека, а то мы тебе хуй сломаем!
Перетёркин ужасно не хотел служить. Как и все мы. Но он зашёл дальше всех. Вечно всклокоченный, дëрганый, будто под «спидами». Подобное я видел потом в дурке, но Перетёркин был сам по себе шебутной и шибанутый, без всяких препаратов. Он даже спал, как будто в любую секунду ждал голос с неба: «встань и беги».
В конце концов он всем надоел, мы решили сломать ему ногу.
– Сука, ровно клади! Нет, бля, не поворачивай костью на изгиб, а то спружинит и не сломается! На, закуси полотенце.
– Да какое полотенце? Я ж его порву, как Тузик грелку! Надо деревяшку! – Перетёркин вскочил с кровати (рундука) побежал на улицу. Мы наблюдали в окно, как он пытается сломать ветку, потом, заметив на ней ягоды, начал их жрать горстями, но, поскольку на одном месте находиться долго не мог, оторвал её и потащил. Ветка в человеческий рост, с листвой и «урожаем» серебристых ягод, мелких, душистых, в это время года почти несъедобных из-за терпкости. Мы называли дерево: паслён, маслина, иногда олива. Никакой оливой, конечно, оно не было: лох серебристый. Ветка застряла в двери. Дурак нёс её в зубах.
