***
Встретил я в Н-ске, в самый трудный для меня момент, людей, которые, сами того не предполагая, напомнили мне, что я ещё человек, а не отбросы. Можно сказать, заново убедили в этом. Парни из подвала пятого дома по улице Ленина, что рядом с Ходынским тупиком, по пьяни вздумали меня не пускать на ночёвку. Тот район знаете? Просыпаешься по десять раз за ночь от вагонной сцепки на станции, а потом в пять тридцать утра – от шарканья десятка метёлок с военного плаца, что за колючкой. Зимой, в то же время, как услышишь скрежет лопаты по обледенелой корке старого асфальта, знаешь – пора валить с ночлега. Уговор такой с таджиком-дворником был. Одно светлое пятно – голубятня в самом углу двора, за помойкой. Голуби почти все белые. Красавцы. Только знаете, что видели голуби эти, летая по кругу над нашими дворами? Вечную грязь, бутылки, шприцы, мат и стайки малолеток, которые часто бьют и пинают ради забавы одиноких бомжей! Неистребимая грязь: не то чтобы не убирали – хорошо дворник работал, но почти без толку. Не всю грязь можно метлой убрать. Да, вот и он – молодой мальчишка-таджик, работящий дворник с утра и до позднего вечера мёл, скрёб, красил, а слышал о себе только как о понаехавшей черни, которую все терпят. Только уберёт мусор, как обитатели новый оставят. К вечеру голубиная стая опять летает по тому же кругу. Вот новая горка бутылок за лавкой, опрокинутый мусорный бак, испускающий вонь вступившей в рыночные отношения отчизны. Сколько лет прошло? Восемь-девять, больше? Днями проходил там – всё по-прежнему. Мамашки накручивают с колясками круги вдоль дороги. По протоптанной кромке, с остановками да перебежками до булочной, стараются, чтобы проезжающий транспорт не сильно забрызгал. Кто ж это гадил и тогда, и сейчас? Говорю вам: мы все это и делали. «Мы» – те, кто там жил, и неважно – в подвалах или в квартирах. Особо выделялась команда из десятка местных мужиков, возраст от двадцати до шестидесяти. Так же, как и бомжи подвальные, они бухали, не учились и не работали толком, но не потому, что не могли найти работу, а потому, что не хотели. Барыжничали да с утра до ночи шатались по округе. Правда, и культурная программа присутствовала: по праздникам или с пятницы на субботу гармонь во дворе. Егорыч, хоть и выглядел на сорокет с хвостом, а было ему меньше тридцати, играл хорошо. «Музыкалка» же, не просто трень-брень… Как тронет с перехватом, как запоёт под Высоцкого – и до утр-рра. Жильцы домов окрест даже милицию не вызывали. Нравилось, наверное, как пел. Да и боялись. Так вот, я тогда поллитровку проспорил, а взять неоткуда было. Братаны в подвал перестали пускать. Сидел на улице, на морозе, только подохнуть и хотелось. Трезвый был, правда. А тут он, с видеокамерой. Тоже пацан совсем. То да сё, разговорились. Я ему с камерой разобраться помог. Так, представляете, он меня домой отвёл! Накормил гречкой, отогрел. Я два дня у него прожил. Дед его поначалу спровадить меня хотел, но ничего, нашли и с ним общий язык. Это он – святой отец – мне мозги вправил. Говорили про университет и про то, как мне вернуться к жизни нормальной.
