– Ты потеряла у подъезда. Я из окна видела. Перед Новым годом ещё. Пока спустилась, ты уж ускакала.
– Спасибо тебе за доброту твою, – вкрадчиво ответила Зина.
Старушка опустила глаза и затараторила:
– Простите, я не думала, что так обернётся. Я же тут старшая по дому. От алкоголиков, дебоширов и бом…. – старушка осеклась. – И чтобы в подъезде не ссали, и чистота, и порядок. Вы не такие, знаю. Песню ту – казацкую, что вы на Новый год пели, я ещё девкой пела, – старушка явно смутилась. – Я не подслушивала, на лестничной площадке стояла. Телевизор надоел… Я вообще зла не желала. Пенсия, сами знаете… Мне прибавку иногда со штрафа платит участковый. И так же в каждом доме заведено. Я же за порядок. Вот раньше, ещё до войны, оно как было…
– Ладно, мать, не надо. Не в тебе дело, – завершил разговор Степан. – Мы зла не держим. Всё понятно.
Старушка выудила что-то из другого кармана пальто. Протянула Бабзине маленький целлофановый пакетик.
– Вот, возьмите, я сама пекла на Новый год. С капустой и яйцом. А мне одной много не нужно, думала угостить, а вы уезжаете. Подогрела только что на пару.
Сквозь запотевшую плёнку виднелась пара бледных пирожков. Бабзин, помедлив, взяла пакет:
– Спасибо. Прости и нас, если что. Всё как-то…
Степан углядел, что глаза Бабзины вдруг оказались на мокром месте.
Машина уже заворачивала за угол, а маленькая старушка всё стояла на дороге, опираясь о выставленную вперёд клюку.
Степан переступил порог подвала следом за Бабзиной и сразу услышал, как Высоцкий грозит «пропасть на дне колодца, как в Бермудах, – навсегда». В помещении горела одна тусклая лампочка, высвечивая порыжевшие от времени клочья минеральной ваты, свисавшие между трубами. У окна в приямок, пуская клубы табачного дыма, стоял невысокий толстячок – лица не разобрать. Бабзин привычно нащупала на стене у входа выключатель, стало светло. Бабзин всплеснула руками:
– О, Захарка! А я думаю, что за трубочист к нам залез и дымит! А ты что тут делаешь? Задымил нам всё тут, иди дома кури.
Парень ответил не сразу. Потушил сигарету в жестяной банке из-под консервов. Сделал музыку потише. Подошёл, узнав Степана, кивнул и обиженно ответил Бабзине:
– И ты туда же. Трубочи-ист, чёрный! Теперь, Зина, я тут живу. А ты чего вернулась? Светка где, дед? Тапки ещё не отбросил, старый матерщинник?
Степан сразу заметил, что у Захара сильно разбита губа, левый глаз практически полностью заплыл.
– Что ты на меня уставился, дядя Стёпа-милиционер, или как тебя там? Толстого негра с родным русским языком, да еще с разбитой харей не видал? Хотя да… Где ещё увидишь, – Захар невесело усмехнулся, – Полюбуйся, вот он я – единственный на всю область. Хоть в книгу рекордов записывай. Как дед Петя говорит, чего я там жертва? Олимпиады?
