Поезд набирал скорость. Мелькали грязные в подтёках окна, за которыми разглядеть что-нибудь было невозможно.
Проводив глазами поезд, Никитична побрела в сторону больницы…
Пройдя немного остановилась, чтобы перевести дыхание и вдруг заметила в зарослях примятого папоротника что-то тёмное, грузное. Подошвы ботинок со следами красной глины, кисть белой откинутой в сторону руки со знакомыми чётками из спрядённой ею когда-то давно пряжи, ворох скомканных листков бумаги. Никитична подошла поближе. Подняла один из них и тихо ахнула: “Это же мои, заупокойные записки.”
И тут всё вокруг замерло, и Никитична услышала вдруг тишину и удивилась. Она удивилась тому, что поле, которое ещё утром было чёрным, стало золотым. “Как подсолнухи?! – прошептала она. – Неужели подсолнухи?” Ещё не зная, что с ней происходит, она распрямилась и обернулась. За полем на высоком холме белела их Спасская церковь, разрушенная ещё в её детстве, старое кладбище вокруг церкви пестрело золотыми крестами. И по тропе от церкви навстречу ей шли какие-то девочки в белых кружевах и мужчина весь в белом и в фуражке с золотом. Но самым удивительным было то, что вместе с ними шёл её комиссар. Курчавый. Смуглый. Молодой. Он смотрел на Никитичну и смущённо улыбался, как тогда, первый раз, когда она его увидела. Владимир Николаевич шёл рядом с ним, перебирал чётки и смотрел на Никитичну так, будто просил за что-то прощенье… А за ними мужики, бабы, дети… Никитична увидела среди них мать, отца, мужа … И стало ей так легко, так радостно, что она засмеялась, побежала к ним навстречу, ощущая в теле сладкую невесомость. Она заметила, что кисти её рук стали маленькими, как у девочки, а кожа на них нежной и плотной. ” Как в молодости”, – радовалась она… А вокруг пели жаворонки и вдруг она услышала “Святый божий, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас”.
