Дом разлагался.
В него часто захаживали худые собаки,
и мы подумывали друг друга сгрызть.
Иногда согреть.
Скулящие суки.
Нас окружали рыжие горы леса.
Мы сотворяли новую музыку из шума листьев
и хруста веток.
А когда начинался дождь,
и пыль превращалась в грязь,
мы рыдали от облегчения
и счастья.
А когда поднимался ветер,
мы поднимались с хвои.
Поднимались с колен.
И волосы пахли ветром
и затхлостью.
Руки пахли руками.
Шея по-прежнему пахла шеей.
Ещё мы знавали одну волчицу,
которая занималась мамством.
Каждой лунеющей ночью
она выходила выть на своего лунёнка
от досады,
что не может согреть его
и укачать в пасти.
Может быть,
куда-нибудь унести.
Куда-нибудь унести этот кусок лунного зефира.
Кусок лунной зайчатины.
Нас окружал лес гор,
такой темно-синий и далёкий,
как какая-нибудь дорога,
начатая летом,
в молодости.
Мы поняли, что жизнь чёрно-белая, как берёзы.
Но по-настоящему свободными стали только тогда,
когда боль обернулась равнодушием.
Равнодушием без лукавства и самовнушения.
Почти слёзы почти скатывались по щекам,
но мы заняли своё место под солнцем
и стали подсолнухами.
Длинностеблыми,
с повисшими головами и жёлтыми паклями волос.
Скоро прилетят птицы
и выклюют наши семечки.
Кормить птиц – это так прекрасно,
особенно если ты подсолнух.
А кругом густой лес.
