– Приветствую, молодёжь, – Виталий оголил неродные зубы в радостном оскале, – а я тут прогуливаюсь вот.
Одной этой фразы было достаточно, чтобы пожелать дедушке дальнейшей радостной прогулки. Но сработал эффект неожиданности, отчего ни Карина, ни Настя не нашли что ответить, но просто захлопали ресницами.
– Я посижу здесь недолго?
Рука старшей сестры автоматически нарисовала рукой дугу в сторону совершенно неудобной табуретки. Та была лёгкой, но маленькой, с потрескавшимся седалищем, но оно всё же было. Первые несколько секунд старик с недоверием косился на издевательство над его больными суставами, но не садиться же ему, в конце концов, на чью-то кровать. К слову сказать, в палате их было две – металлические койки, промазанные как следует маслом с упругими матрасами, пуговицы от которых торчали бугорками на белой, жёсткой простыне. Карина в отличие от Насти заправляла свою хоть изредка, поэтому та сейчас напоминала ту, на которой она когда-то спала в лагере Юность в московской области. Даже треугольник, мастерски построенный по старой памяти, громоздился сейчас у основания головы. Такие были прототипами всех общественных помещений со спальными местами.
– Я тут узнал, – начал Виталий после короткого знакомства, – что вы те самые заразившиеся, которые не болеют. Его хриплое хихиканье заискивающе обратилось сначала в сторону Насти.
Та не привыкла разговаривать с пожилыми. Они ей казались скучными, не разбирающихся в молодёжных движениях доходягами, которые ко всему прочему, не хотели видеть жизнь новой, но жили всегда в своих собственных, не похожих на других мирах. Консерватизм отстранял их. В современной эпохе жизнь не текла, но бежала бурным потоком со скалистой горы. Каждые пару недель в мире появлялось что-то новое, доселе неизведанное. Человек, познающий ежедневно десятки новых фактов и упоминаний менялся и сам. Как некогда сказал Лев Николаевич Толстой:
«Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Ты осудил, а он уже другой.»
Настя потянула затёкшие ноги. Палата была небольшой, походить особо негде – вот и лежала всё чаще, оплывала так сказать по бокам, а мышцы просились поработать. В ноге приятно хрустнуло, кровь зациркулировала, побежала по венам. Так у неё было с детства, одна нога немного короче другой, даже по штанинам это было заметно, когда одна из них всегда была на сантиметр длиннее. «Только вот этого не хватало», – вздумалось моментально, как его белая голова, словно недавно припорошенный снег на нетронутой тропе, зашевелилась в их дверном проёме.
