— Хватит.
— Вот именно, что хватит болтать. Давай глотай, — обхватывает мой подбородок и буквально заливает в меня отвратительную на вкус жидкость.
— Я больше не могу.
— Можешь, — не взирая на мои протесты, продолжает вливать в меня содержимое бутылки до тех пор, пока я не начинаю кашлять. Но стоило мне только это прекратить, как он снова продолжил.
— Я сейчас ло…ллопну.
— Мочевой пузырь тебе на что? Давай, осталось чуть-чуть.
Кое-как вливает в меня остаток и наконец отпускает мой подбородок.
— А что, если меня правда парализовало?! Ведь опьянение происходит не так. Должно же быть легко и хорошо? Да?
— Ты меня спрашиваешь? Я пью мало и точно не до такого состояния. Сколько ты выпила и что?
— Я не знаю. Кажется, виски. И коктейль. Вроде как. Я никогда не пила.
— Да, да. Отличница, никогда не врала, не пила и матом не ругалась. Забыл, еще и девственница, читающая молитвы. Все перечислил? — насмешливо бросает Лукьянов. А меня вдруг такая злость взяла. Ведь кроме матов и вранья, правда же все. Да и то, матом я ругаюсь крайне редко. Ну ведь правда. Я неплохой человек. — Забыл сказать, ты, наверное, еще кровь сдаешь, детишкам и животным помогаешь.
— Да пошел ты. Кккозел.
— О, есть эффект. Только давай так: а не пошли бы вы в задницу, Богдан Владимирович.
Не знаю, что на меня находит, вместо ответа я поднимаю вверх средний палец. И, несмотря на неподобающее действие с моей стороны, я дико рада тому, что у меня задвигались пальцы!
— Вот видишь, ты не парализована, Анна Михайловна. Правда, если еще раз покажешь мне этот палец, тебе будет плохо.
После произнесенного «плохо» к горлу подкатывает волна тошноты. Так, что в следующий момент я вновь извергаю содержимое желудка. И если бы не Лукьянов, вовремя ухвативший меня за плечо, я бы рухнула на колени. Отлично, теперь и он залез в ванну.
— Давай извергай все, не стесняйся. Я тебя держу, — беззлобно произносит он, удерживая одной рукой мои мокрые волосы.
Не знаю сколько времени я делаю такие позорные вещи при этом мужике. В какой-то момент, мне становится все равно. Мне очень, очень плохо. Руки начинает трясти. Голова — не моя. Господи, от чего так плохо?
— У тебя что-то болит? — врывается в мое сознание уже знакомый голос.
— Ннет, — качаю головой, откидывая ее на кафель. Закрываю глаза.
— А почему тогда подвываешь?
— Плохо. Потому что мне очень плохо, — повторяю я, пытаясь поднять с колен руки и прикрыться, но руки почти не слушаются. — И сил нет. Совсем. Мне страшно. Я не могу поднять руки. Не могу прикрыться.
