И вот, между Сербской и Сеченской частями тура наступил одиннадцатый класс. Все думали о ЕГЭ, а Петя думал о ЭКГ. Все одолевали ДЗ, Петя же боролся с ОВЗ. Очередная школа была очередным филиалом одной и той же идеи: «Есть Петя – есть мяч». Но здесь ребята были ещё и с чувством юмора. На выходных лучшие из лучших, сливки класса, устроили пижамную вечеринку. Пижамная она потому, что лёгкие пижамные одежды на резинках быстрее сползают, сменяясь уже другими резинками. Позвали и Петю, сказав, что, мол, церемонию вручения Оскара будем смотреть, приходи. Но пошёл Петя не поэтому, да и подвох он почуял сразу, хоть и был, по заверениям многих авторитетных спортсменов, лохом и вообще додиком. Просто происходить всё должно было в доме Виолетты. В каждой школе, больнице да хоть в вагоне метро Петя находил свою роковую красавицу. Часто она была туго подпоясана брендами и обставлена секьюрити за стеклянным барьером высокого происхождения. Часто её красота была признана всеми. И часто она оказывалась пустышкой. И Петя никогда не винил себя так за трусость и бегство от задир, как он винил себя за эту пошлость и дурновкусие. Но ничего не мог с собой сделать. Фрейд на моём левом плече подсказывает, что это самый заурядный признак подросткового недотраха. Фрейд на правом поправляет, что это от нехватки сильных впечатлений в жизни. С девушкой Петя был. Но не вопреки, а благодаря его жалкому виду. Дело в том, что уже снято достаточно фильмов и написано достаточно книг, чтобы девочки полюбили хилых бледных задохликов вроде Пети, которые как будто бы знают все об этом мире, и потому очаровательно молчат, медленно и красиво тлея. Это так, Петя познал женщину, но оттуда остались только соленое послевкусие на языке и неизбывная тоска, которую Петя пытался скрыть, как настырную и неловкую эрекцию, подстольными манипуляциями, стараясь при этом не потревожить ею окружающих.
Виолетта была из богатой семьи. Она была умницей, знала о своей породе, и вещи в её гардеробе – от пальто до трусиков – покорно блюли фиолетовый дресс-код. Это был любимый цвет Пети, и он часто ласкал себя мыслью о том, сколько много общего между ним и Виолеттой может быть. Ей было фиолетово на учебу, и большую часть уроков она умилительно спала, растекаясь своими русыми локонами по парте. Петя с замиранием сердца фантазировал, как они забвенно дискутируют о бренности системы образования. В этой беспардонной дрёме Петя видел настоящую забастовку, бунт против системы.
