На Дону, или Выбор | страница 34
Часть седьмая
Выбор
На третий день состоялись похороны Сашки. Митька и его родители пришли, чтобы отдать долг памяти и поблагодарить за спасение родителей Саши. Но Сашина мама, до этого ведшая себя очень тихо и скромно, если ни сказать интеллигентно, увидев их вдруг впала в истерику и проклиная небо, землю и весь белый свет, запричитала совсем, как деревенская баба:
– Ой, Сашенька погляди, и убийцы твои пришли! Что же это происходит?! Будьте вы все прокляты! Это вы все его убили! Это вы его ненавидели, и жизни ему не давали! – и она вся, вздрагивая, уткнулась в тело своего сына и тихо зарыдала.
Ее муж, отец Саши, подойдя к ней, прижал ее к своей груди и, роняя слезы, стал что-то нашептывать ей на ухо, успокаивая ее и поглаживая по голове. Родители Мити смутились, но понимая и сострадая ее горю, опустив головы и потупив взгляд, стараясь не смотреть никому в глаза, покинули Сашкин двор, увлекая за собою и Митю. Виктор расстроившись после происшедшего на похоронах и осознавая всю свою вину, запил еще пуще прежнего и наверное целый месяц вообще не выходил из этого запойного состояния. В конце концов он допился до такой степени, что у него случилась белая горячка, и он попал в психиатрическую больницу. Однажды утром, он лежал на больничной койке и глядел на белый потолок над собой. Там словно на холсте художника, свет солнца и колышущихся листьев деревьев рисовали чудные картины; тени играли и трепыхались, изображая собою какие-то дивные пантомимы, словно невидимый режиссер совершал свою загадочную постановку, а весь окружающий мир и природа, были его актерами. И такой живой и прекрасной показалась Виктору эта картина, что он остро почувствовал между нею и собой – состоянием своей души, и гармонией всего окружающего мироздания, огромную пропасть, пропасть своего несовершенства и внутренней поврежденности. И так больно стало Виктору, так жалко самого себя, своей жизни, его сердце наполнилось торжеством и благоговением перед красотой и великолепием всего мира, что он заплакал словно ребенок и перевернувшись уткнулся лицом в подушку, чтобы никто не увидел его слез, он оплакивал себя и всю свою жизнь.
И он переменился…. Виктор бросил, и пить и курить, сблизился с Евдокимом и стал часто бывать в монастыре. И вот что странно, чем больше он погружался в новую жизнь, чем чаще он бывал в монастыре, тем более из нее выходил его сын Митька. И Виктор понимал, что именно он был главной причиной этого, именно его не было рядом, когда в нем более всего нуждался его сын. Он уже одумался и наигрался, но Митька только вступал в эту взрослую жизнь, и ему еще только предстояло ее испытать, испытать все ее разочарования и все ее надежды. Митя все более скатывался в какую-то пропасть; он опять сблизился с плохой компанией; ему все хотелось доказать всем, что он тоже не лыком шит и не хуже других, но даже лучше других, а то и всех вместе взятых. Он стал все чаще и чаще приходить домой подвыпивший, а то и вовсе не ночевал дома; стал курить; попадать в милицию; а позднее когда уехал в город учиться в ПТУ, там познакомился и с наркотиками. В конце концов, однажды, за его стеной захлопнулись тюремные двери.