Кроме боевых машин истребителей Ла-7, к полку были приданы транспортная машина «Дуглас» и универсал По-2 – для мелких нужд. «Дуглас», кроме перевозки техсостава и техимущества с аэродрома на аэродром, часто летал по особым заданиям штаба армии – доставлял срочные грузы из Белостока и Варшавы, а также сбрасывал наших диверсантов в глубоком тылу немцев. Вася стажировался вторым бортмехаником на этой машине.
Я проходил фронтовую стажировку у техника Михайлова. Это был тот самый техник, который кричал нам: «…Давайте, давайте! А то мы не успеваем, задыхаемся».
Это был ещё молодой человек, спокойный, вдумчивый. Он на своих плечах выдержал все горечи и неудачи отступления, и теперь, в наступлении, всегда был в хорошем настроении, работал быстро, был на хорошем счету у командования. Мотористом у него был Шота Бабахан – маленький, забавный весельчак, всегда поющий или насвистывающий какую-нибудь мелодию. Энергия, казалось, так и била у него ключом, и он не знал, где её применить. По национальности он был не то грузин, не то осетин, но по характеру – самый типичный, горячий горец.
Чёрные брови его были согнуты дугой и высоко подняты над глазами, отчего лицо его всегда хранило какое-то возмущенное выражение. Когда же он слушал что-нибудь и открывал обязательно при этом рот, выражение лица его менялось, оно выражало испуг, ужас. И те, кто впервые встречался с ним, часто говорили: «Ну, чего ты возмущаешься?» или «Ну вот, уже испугался»… Потом привыкали и тихо подсмеивались над ним. Характером он был нетерпелив и очень раздражителен, как всякий горец. У него никогда не хватало терпения выслушать своего собеседника до конца. С первых же слов он пытался угадать его мысль, но никогда не угадывал её, а из недослушанных слов делал свои неправильные выводы и тут же начинал критиковать. Мысли его, как у детей, перескакивали с одного на другое, начав одно, он обычно хватался за другое, в результате ничего не было доведено до конца – за что часто попадало ему от механика.
Шота слабо мог сдерживать свои чувства и часто предавался бессмысленному необузданному гневу или неудержимой радости. Охваченный радостью, он обычно кричал: «Поэма! Поэма!». Гвардейцы всё это тонко подмечали и весело забавлялись над ним. Он вначале сердился за частые шутки, потом смирился и принимал их как дружеские приветствия.
Друг Шоты Степан Верёвка работал тут же, на машине Михайлова оружейником. Он оказался прямой противоположностью своему товарищу. Это был спокойный и даже немного мешковатый украинец. Он дальше своего дела не совался, был спокоен, уравновешен. Когда начинал говорить, долго собирался с мыслями, говорил басом, медленно и всегда на своём родном украинском языке. Он редко выходил из себя и всегда удерживал от этого пылкого Шоту.
