Небо! Небо! Тихий ветерок еле шевелил изумрудную траву. Ещё не просохшие на ней дождевые капли сверкали на солнце. Утро было свежее, чистое, румяное. Моросивший дождик перестал. Аэродром, обмытый теплым весенним дождем, сиял на солнце, мокрая трава серебрилась прохладой. Синело небо, холодное, голубое и бездонно глубокое, и я задумался, глядя на бесконечную лазурь. Эх, небо, небо. Как заманчива твоя бесконечная голубая лазурь, как увлекательны твои просторы!
Город Гю́стров. Большой, роскошный аэродром, окруженный со всех сторон лесом. В лесу виднелись планеры, разбитые самолёты и автомашины немцев. По аэродрому валялись листовки из типографии, так называемой РОА (русской освободительной армии), возглавлял которую гнусный предатель Власов. В них он наивно критиковал колхозы и нашу общественную жизнь.
Это быль вопль утопающего, хватающегося за соломинку. Это была целая библиотека, целый исторический архив документов фашистской пропаганды, их было как опавших осенью листьев. Я поднял одну из листовок, валявшихся на аэродроме. На ней были изображены улыбающиеся лица якобы советских военнопленных, счастливо устроивших свою жизнь в Германии. Листовка была на русском языке, звала сдаваться в плен. С другой стороны был изображен черный цыган, скалящий белые зубы и немецкий офицер, принимавший сдавшегося в плен цыгана. Снизу был подписан их разговор, смысл которого был приблизительно такой:
– Я вижу крах России, уважаю немцев, потому пришёл служить немцам, – говорил цыган.
– Сколько вам лет? (слова офицера)
– 35. (цыгана)
– А в паспорте ведь 40.
– А, это те пять лет, что я був в колхозе, я их не считаю, не жив, а мучився.
Интересно было найти такую листовку перед крахом Германии на аэродроме в преддвериях Берлина. Здесь же валялись последние номера немецкой газеты, зовущей к порядку и борьбе до конца. Большими буквами был написан лозунг Геббельса:
«Sie wollen leben? Also kämpf!» («Хочешь жить – сражайся!») Рядом помещался портрет Геббельса, на него приходилось большое жирное пятно – из-под сала. Видно, эти номера газет шли уже не совсем по назначению. Геббельс из жирного пятна силился глядеть браво, как бы желая сказать своим видом перепуганным немцам: «смотрите, а я ничего, мне и не страшно».
Мы расположились в длинных бараках, в которых до этого жили эсэсовцы. Занялись благоустройством. В полку началась мирная жизнь, но лучше была бы она фронтовой. Заняться было нечем, и стали вводить так называемые «порядки». Подъем, зарядка, осмотр, строевая, техучеба и прочее. Целый день, страшно надоедая, слышались команды: «Становись!», «Разойдись!». И хуже нет сознания того, что делаешь всё без толку. Люди во время войны работали, не чувствуя усталости и с удовольствием, так как знали, что работают в пользу. Теперь же всё пошло наоборот.
