Ты, дитятко мие светлое, не горюй и не суди дида свово. Диду твий кубанский казак и дрался вин як казак. А шо поначалу скуксился та заартачился, так то не со страху, а от непонятности. Така суматоха була, такэ кровавое месиво, шо не сразу йи признал где хто и находится.
И помираю я, унучек, як казак – в бою возля коня, при полной амуниции и з шашкою в руке.
Прощевайте же, милые мии. А коли сподобится, помяните, шо бился ваш дид та отец за Русь необъятну, за Родину славну, за вас, мии родненьки, и погиб як и полагается христианину и по надобности кубанского воинства… О-оо-ох….
ХАТА
Солнце палило нещадно. С самого утра палило. Казалось, оно было кем-то обижено и, обуреваемое справедливым гневом мщения за нанесённые душевные страдания, просто пылало желанием испепелить обидчика. Пекло было настолько тяжелым, что даже подсолнухи, противясь природе, к обеду отвернулись от светила и, поникши книзу, опустили квелые, сочного желтого цвета венки и свои измятые шершавые листья к земле.
В тени орехового дерева, в неглубокой пыльной вмятине, смежив глаза, пристроилась дремать рябая курица. Ее облезлый вид не взывал к проявлению у случайного наблюдателя каких-либо гастрономических грёз.
Кирпичного цвета петух с крепкими круто изогнутыми шпорами, подойдя к покосившемуся забору у палисадника, свалил голову набок; с безразличием оглядел его, произнеся невнятное «ко-ко». Постояв, два раза лениво хлопнул крыльями и, отчего-то отказавшись взлететь наверх, важно пошагал прочь, куда-то за дом, белый квадратный саманный дом, крытый состарившимся серым шифером.
Над станицей в неясном ожидании курилась раскаленная сонная тишина.
Отрадо-Кубанская словно вымерла. Даже воробьи, обычно снующие вокруг огородных пугал, по верандам и возле собачьих мисок куда-то исчезли. И только в небе и возле покосившегося выцветшего колодца кипела жизнь.
Здесь проявления буйного характера южной жизни порождали юркие пискливые белогрудые ласточки, проворные черно-радужные стрижи и никогда не высыхающая лужа, начинающаяся от колодезного полусгнившего сруба, мирно возлежащая вдоль тропинки и оканчивающаяся в бурьяне у акаций.
Эти вот лужи обычны для любого кубанского колодца и скорее похожи на живые существа, нежели на прихоть природы – этакая тварь, паразит, присосавшийся к источнику, будто лоцман к акуле.
Вокруг этой лужи, края которой добросовестно украсила темно-зеленая, пузыристая слизь, озабоченно жужжало несколько полосатых ос и во множестве метались белые бабочки, в обыкновении называемые местными обывателями "капустницами". Однако изредка среди белого мельтешения нет-нет, да и появлялась особь нежно лимонного цвета. Видимо ценя этот редкостный окрас, о таких бабочках, заметив, кубанцы непременно с придыханием говорили: – «Ой, побачьте, "лимонныца" порхаэ».
