И еще память о том, как начинается любовь, которая никогда не закончится. И как пытаешься ее исцелить июньскими губами, которым ты не слишком нужна, только нравишься. Потом что молодость нравится всем.
У твоего сына совершенно твои глаза и линия волос. И я бы никогда об этом не узнала, наверное, если бы ты продолжал рисовать под крышей свои картины. Где угодно. Но ты теперь не рисуешь. И я знаю, что у твоего сына твои глаза. И он очень талантливый молодой человек.
А моя дочь ходит в школу. И все говорят, что похожа на меня, а я знаю, что она похожа на своего отца. Но это же у голубей пары на всю жизнь. А с голубиной верностью у меня не вышло. Голубей мне не выпало.
Ты знал тогда, что голуби среди людей – редкость? Или тебе просто было жалко глупую, влюбленную не в того девчонку и поэтому ты так бережно целовал меня, когда закат подкрашивал холсты розовым?
Завтра я улетаю в город, который украл тебя у мольбертов под крышей. Красивый город, куда я всегда хотела прилететь на пару дней. Я буду бродить по площадям, смотреть на храмы, восхищаться новой архитектурой. Снимать фотоальбом путешествия. И не встречусь с тобой. Я не знаю, где тебя искать.
Можно написать твоему талантливом сыну и спросить, но почему-то совершенно не хочется. Если не знать, допустимо представить, что мы случайно столкнемся на чужих улицах. И город будет наполнен и тобой тоже. И внутри меня будет жить июнь твоих теплых губ. И веселый голос, который снова и снова говорит об искусстве.
И я встану в центре самой главной площади подниму голову к небу. Увижу голубей, лениво взлетающих вверх, и проору:
– Сволочь! Ты не имел права умирать! Не. Имел. Права. Умирать!
В далеком городе. На чужой площади. Под небом, по которому летают не те голуби, что ворковали над твоей мастерской, я буду кричать в небо о том, как ты меня подвел, оставив без своих разговоров, губ, вечеров, мольбертов с холстами, где расцветут новые истории. Без возможности рассказать тебе, что я до сих пор люблю совсем не того, кого бы стоило. Без возможности удивиться, насколько похож на тебя твой сын. Без возможности доверить, насколько непохожа на меня моя дочь.
***
– Скажи, ты думаешь, мужчина может передумать и полюбить потом?..
Темные глаза печально смотрят в затылок нескладной девушке лет двадцати с небольшим.
– Мужчина может все, подруга. Только зачем тебе будет нужен тогда этот мужчина?
Она глядит на свеженькую картину, стоящую на просушке, и в профиле, обращенном к холсту, больше боли, чем молодости. Девушки с такими лицами два века назад сплошь и рядом умирали от чахотки, но эта точно выживет, преодолеет, повзрослеет и станет совсем другой. И, если все получится, то забудет свою глупую влюбленность, которую постоянно прячет и никак не может спрятать достаточно глубоко, чтобы та не проступала через приподнятые в вечной улыбке уголки губ.
