Подошел к своему дому. Карл, скорее всего, уже спал. Я тихонько бросил рюкзак на пол веранды. Стал раздеваться. Ночь была теплая. Из дома вышел Карл.
– О, ты приехал. Как съездил?
Я расплакался. Слезы ручьем полились из глаз. Я невнятно стал говорить Карлу, заикаясь, задыхаясь. Не помню, что именно. Но речь шла о Кире. Я плакался ему о своей несчастной любви. Наверное, это длилось долго, или пару секунд, я уже и не помню.
Но Карл положил мне тяжелую руку на плечо:
– На самом деле ты ей нравишься. Тебе нужно поговорить с ней. А теперь ложись спать.
И я лег. И уснул сном младенца, уставший с дороги. И снились мне зеленые пятна совместно с белыми линиями.
Я уже и не помнил тех серых дней, когда жил в отеле. Жизнь стала как-то прозрачней, чище. Люди на улице спокойно смотрели на меня, кто-то даже здоровался. Дети, играющие на улице, не убегали при моем приближении. Это было здорово.
Но клеймо, поставленное раскаленным железом, никогда не сотрется с тела. Никогда полностью не уйдет.
Девочка, которая приходила на аэродром, перестала там появляться. Если честно, я приходил туда только ради нее, поэтому я тоже забросил свои прогулки. После драки ребята постепенно отдалялись от меня, холодели. Это было не удивительно. Кира перестала ходить в школу. Я спросил Марию, почему. Она ответила сердито, будто я спросил что-то аморальное:
– А тебе какое дело?
Больше я к ней не подходил.
Черт подери, мужик я или как? Если сказано отнести письмо, так я сделаю. Я смогу. Ничто не помешает мне, сердце словно камень, холодный взгляд, резкая поступь. Да, сегодня вечером я отдам этой Кире (ха, пфф) это несчастное письмо. Что это для меня значит? Абсолютно ничего. Эта дрянная девчонка больше не интересует меня. Мне безразлично.
Пусть тоже испытает боль. Пусть знает, что в гневе я страшен. Чтобы запал не пропал до вечера, я травлю себя подобными мыслями, сам себя подстегиваю кнутом. Вечером, приятным и теплом, оранжевым небом и темной землей, (да, твои зеленые глаза, мой дьявол) я двинулся в Марию. Поднявшись в гору, я понял, что уже темно.
Я решил не дробить и прямиком зайти к ней. Я железной рукой подвину ее мамашу в сторону, передам письмо, и как почтальон, разносящий судьбоносные письма (да, Икигами), я уйду, не обернувшись. Вот какой я.
В ограде никого не было. Казалось, что и дома у Киры никого не было. Но все же я зашел. В доме было темно. В одной из комнат послышались шаги. Вышла Кира. И лицо у нее было странное, не такое как обычно. Конечно, я сразу сконфузился, занервничал. Стал лихорадочно искать письмо. Ругался про себя. И Кира выдохнула облегченно, как будто сто лет ждала меня:
