– Наконец-то ты пришел.
И обняла меня, крепко. И невесть как подняла в воздух. И протащила в дальнюю комнату, со старыми деревянными полами, в прохладную комнату с побеленными стенами. Бросила на кровать. Я пытался подняться, хотел возразить. Но милая Кира навалилась сверху, схватила руки и стала лихорадочно целовать. В лоб, в нос, в щеки, в губы.
Окончательно раздавленный, уничтоженный, опозоренный, я лежал и тихонько плакал, слабо сопротивлялся, а она целовала меня, целовала. Именно тогда я понял, что настоящее счастье приносит настоящую боль. Я думал, что вдоволь настрадался от этой девчонки. Но все, что было до этого – лишь прелюдия. Настоящую горечь, печаль я познал тогда на кровати в комнате Киры, в темной прохладной комнате с белыми стенами. Полупьяная, в бреду, она шептала мне такие слова, он которых ноги немели. Шептала страстно, горячо. Говорила, что скучала.
Что-то щелкнуло в голове. Я мягко отстранил ее. Сказал, что по делу. Впрочем, она не обиделась. Не разозлилась, что я прервал ее поток чувств. Я достал письмо и отдал ей. Так как в комнате было темно, она вышла, а я остался сидеть один, как истукан. Долго я ждал ее. Томительно тянулось время, тянулось, давило на грудь, на голову. Кира, Кира. Сколько еще страданий мне предстоит вытерпеть. Когда я думаю о ней, это делает меня печальным. Любовь к ней не доставляет мне удовольствия. Но все же не могу перестать думать о ней, не могу перестать портить свою жизнь. Я пью яд каждый день, каждый день я верю в лживые надежды, и каждый день я говорю себе, что это в последний раз.
Кира зашла в комнату. И само время треснуло. Весь мир лопнул в моей голове. Я моментально заметил эту перемену в ней, эту ужасную перемену, этот кошмар наяву. А я подозревал, что письмо хорошего не принесет. Знал, что его надо выкинуть к чертям.
Сначала я посмотрел в ее глаза, в которых…не было ничего хорошего. Потом скользнул взгляд по телу, локтям, бедрам, ногам, когда-то обожаемым. За секунду я стал ненавидеть ее. За один только взгляд, за одно только чувство в них, одну эмоцию. Кира дышала ненавистью. Нет, не было гнева. Было что-то холодное, липкое, зловонное. Какая-то невиданная форма презрения. И понял я, что опять остался один. Она бросила письмо на пол и посмотрела на меня свысока.
– Ты идиот?
Я не знал, что в том письме, потому что не открывал его.
– Если не хватает смелости сказать мне что-то в лицо…Черт, да кем ты себя возомнил, неудачник?
