Они остановились у спуска в подземный гараж большого супермаркета, и Энтони вышел, чтобы включить потайной механизм, поднимавший укрепленные ворота. Когда-то он перекрыл спуск на нижние уровни гаража, закрыл и забаррикадировал двери, ведущие в супермаркет, и обустроил себе некоторое подобие временного жилища. Кроме безопасного места для парковки Энжи, это место привлекло его еще и запасами пригодной воды и всяких консервов, хранящихся на чудом нетронутых складах супермаркета, которые он в течении нескольких дней перетаскивал в облюбованное им убежище. Что было плохо в этом схроне – так это старые высохшие трупы, то и дело поджидавшие тебя на улицах города. Что творилось в жилых домах, Энтони мог только догадываться. Несколько раз он видел вдалеке мародеров, но сам предпочитал не нарушать вечный покой, воцарившийся в квартирах после того, как их хозяева умерли или покинули их.
Ему не хотелось здесь надолго задерживаться. Они взяли все необходимое и тронулись дальше, назад в пустыню.
Остановились ближе к вечеру, присмотрев место подальше от шоссе. Ни холмов, ни каких-то других естественных укрытий вокруг не было, но Энтони был спокоен: они с час тряслись по грунтовой дороге, которой даже и на карте-то не было, а затем сошли с нее и еще с пол часа ехали по плоской равнине, где когда-то прежде, как предположила Стрэй, простиралась степь и высокие травы колосились на ветру. Сейчас здесь рос только пустошник, но и в его корнях то и дело робко копошились какие-то мелкие жучки. Вдали они увидели птицу и решили, что это хороший знак.
В честь праздника они решили развести костер, на котором Энтони обжарил настоящее мясо из консервов. Они открыли бутылку вина, расстелили пару спальных мешков прямо на земле и стали неспешно наблюдать, как вместе с покидающим их солнцем подходят к концу этот день и этот год.
Стрэй спросила, знает ли Энтони, что новый год известен всем людям во всех культурах и вообще, наверное, самый древнейший из всех праздников. Энтони сказал, что очень может быть, но, должно быть, люди знавали и более важные праздники. Что может быть важнее, чем рождение мира, удивилась Стрэй. Это сейчас мы лишь ставим в этот день какую-нибудь зарубку для отчета времени. Раньше люди считали, что вместе со старым годом умирал весь старый мир, до краев переполненный нашими невзгодами и страданиями, а с новым годом мы получаем возможность начать все заново, с чистого листа, еще не запятнанного нашими ошибками. Errare humanum est, процитировал Энтони кого-то из древних. А значит, даже если начать с чистого листа, ты все равно довольно быстро испачкаешь его своими промахами и заблуждениями. И ведь в старом году, наверняка, были не только ошибки, но и что-то хорошее, прекрасное, правильное – зачем вместе с грязной водой выплескивать и младенца? Стрэй согласилась, да, человеку свойственно ошибаться. Но если ты упорствуешь в своих ошибках, то, значит, в тебе сидит дьявол. Затем и нужен новый год, чтобы иметь шанс отречься от того зла и от той глупости, которые ты несешь. А то хорошее, то правильное, та красота, что была в уходящем году, в старом мире – так она не нами создана, мы лишь помогли ей раскрыться, она присуща миру как таковому, а, стало быть, никуда это правильное не денется, если оно было по настоящему правильным и прекрасным, а не казалось нам таким просто потому, что нам от этого было сытно, весело и приятно. Энтони нахмурился. Стрэй хочет сказать, что есть какое-то одно правильное, общее для всех? Но не наивно ли так смотреть на жизнь? Да, так рассуждали многие идеалисты в прошлом, но вот он, Энтони, ищет радугу и любыми путями хочет до нее добраться, как бы глупо это кому-то ни показалось. И это для него правильно. А охотник, который его выслеживает, и хочет во что бы то ни стало отловить и сдать своим хозяевам, тоже уверен в том, что это правильно. Разве может быть какая-то общая для всех правильность? Стрэй отчего-то сжалась, как кобра, готовая защищать свое гнездо. Голос ее слегка дрожал, но видно было, как старательно она подбирает слова.
