Эту книгу никто и никогда не прочитает.
Потому, что, возможно, ее некому будет читать. Или оттого, что я ее просто никогда не допишу. А зачем давать читать недописанные книги? Тебя читают, кажется, что дело сделано, а ведь ничего подобного, ты еще в самом начале. И зачем читать недописанные книги? Ты читаешь, а потом вдруг автор забирает тарелку прямо из-под твоего носа: «прости, друг, но это блюдо для праздника – я просто хотел, чтобы ты его понюхал». Книги надо дописывать. Если это хорошие книги, сказали бы вы и были бы, безусловно, правы. Но также даже если это не очень хорошие, или совсем дрянные, но очень нужные тебе книги. А вот стоило бы писать книгу, которая выходила бы очень неплохой, оригинальной такой, интригующей, но до которой тебе самому не было бы почти никакого дела? Поэтому, если уж говорить, как есть, та единственная книга, которая по-настоящему тебе важна, это книга о близких тебе людях, о дорогих тебе местах, о важных для тебя вещах – то есть о твоей жизни, но разве ты сам можешь когда-либо ее дописать?
Когда мне было двенадцать, ну или где-то около того, я уже точно не помню, мой дед сказал, что пора. День настал, и час пробил.
Мы вышли из дома. Солнечный свет заботливо и жизнерадостно падал сквозь зеленую накидку, наброшенную на нас растущими вокруг деревьями. Мы прошли по тропинке вдоль искрящегося в лучах солнца ручья, потом перешли через него по деревянному мостику без перил и добрались до большого ангара. Дед запрещал мне приближаться к нему, но я все равно снова и снова совершал паломничества к запретному, но такому притягательному строению, ходил вокруг, пытался найти какую-нибудь щелочку, через которую я смог бы увидеть, что же там скрывается. Думаю, дед был в курсе моих разведывательных вылазок, однако особо не переживал по этому поводу – ведь только у него был ключ.
В этот раз мое любопытство смешивалось с волнением и… страхом. Дед понял это и сказал, что, если я буду бояться, ничего не получится. Я снова спросил его, что там. Он сказал, что испытания бывают разные. Мое испытание должно научить меня умению остановки. Однажды это же испытание здесь проходил и мой отец. Наверное, эта новость должна была воодушевить меня, но я почувствовал, как ответственность почти физически придавливает меня к земле. Я почти не помнил отца, но он всегда был для меня какой-то загадочной и великой фигурой, по пути которой я должен пойти и сам. Но если я оступлюсь, то подведу не только себя. Я подведу деда, который тренировал меня и учил всяким штукам, наверное, я подведу каких-то еще людей, о важности которых мне постоянно напоминал дед, но, главное, я подведу отца. Страх не справиться смешался со страхом перед неведомой опасностью самого испытания. Я спросил, что, может быть, стоит лучше прийти сюда завтра. Тогда у меня будет время внутренне подготовиться, и я больше не буду трусить. Дед покачал головой. Когда он занимался со мной, он становился очень суров, дед куда-то пропадал, оставался только учитель. Жизнь не будет спрашивать тебя, когда от тебя потребуется принять какое-то важное решение, готов ли ты, сказал он. Опасность приходит, не сверяясь с календарем, и вне зависимости от того, трусишь ты или нет. Сегодня для меня настал день испытания, к нему нельзя подготовиться, посидев часок на скамейке и собравшись с духом. Но все же он готовил меня. Готовил меня те два года, что мы жили в оазисе. Все тренировки – и с тишиной, и с повязкой на глазах, и когда я стоял на шатком столбе, и когда я запоминал слова, которые говорил мне дед, и должен был повторить их в правильной последовательности и с точной интонацией, и когда берег глоток воздуха, опустившись на дно озера, и прочие, прочие – все они были подготовкой. Но испытание бывает только один раз, сказал дед. И либо ты его пройдешь, либо нет, второго шанса не будет.
