Когда все собрались на кладбище на сороковой день, Анна поняла, что Татьяна не шутила. Могилка незнакомого соседа была расчищена, оградка выкрашена, а на калитку повешен замок.
– Смотри, какую красоту для тебя навела, – гордо сказала Татьяна и, придав голосу немного умиления, добавила: – Будете с Петром рядышком лежать веки вечные. Как в первую брачную ночь.
Вернувшись с кладбища, Анна дала волю слезам. Она плакала об ушедшем муже, о том, что всю их долгую жизнь Татьяна встревала между ними, а он терпел. Он многим был обязан сестре, и Анна это понимала. И тоже терпела. Она плакала о том, что даже сейчас Татьяна может вот так запросто задвинуть её, поместить за чужую оградку, пребывая в полной уверенности, что так и должно быть.
Выплакав слёзы обиды, Анна уснула.
На следующий день она встала на удивление бодрой и решительной. Впервые в жизни Анна почувствовала, что готова бороться. Правда, пока не знала, как.
Для начала она решила позавтракать.
«Может, занять место первой? – подумала она, помешивая в маленьком ковшике овсяную кашу. – Наложу на себя руки, лягу поближе к Петру, а Танька потом пускай сама к тому мужику пристраивается!».
От этой мысли ей стало сначала смешно, а потом страшно: «Такой грех на душу брать нельзя. Ни за что. Жить буду столько, сколько Бог даст».
Каша запузырилась, забулькала крохотными гейзерами.
«Или завещать, чтобы ещё одним этажом меня к Петру подзахоронили?», – Анна повозила в ковшике деревянной лопаткой. Пузырьки исчезли.
«Да нет… там и без того три жильца – один над другим», – она машинально повернула ручку на плите. Огонь весело забился в дно ковшика. Анна ухватила ковшик полотенцем, быстро переставила на другую конфорку и, заворожённо глядя на сине-розовый полупрозрачный огонь, вдруг вспомнила, как несколько лет назад она ездила в Москву на похороны троюродного брата.
«А если кремироваться? С урной я много места не займу, – подумала Анна, но тут же усомнилась: – А вдруг Танька не захочет меня к Петру подкладывать… С неё станется».
Она выключила газ, переложила кашу в тарелку, поставила ковшик в раковину, села за стол. Ложкой зачерпнула вязкую овсянку, подула на неё, машинально стряхнула на тарелку и погрузилась в размышления:
«Да и не по-христиански это – в огне гореть. В Москве-то земли на всех не хватает, там деваться некуда. Вон кладбище Кунцевское, где брата схоронили, ведь и так народу там покоится видимо-невидимо, а сколько еще прибудет… куда ж их всех девать? И народ ведь там какой – артисты, генералы, начальники разные. Памятники – один лучше другого. Что значит – учёные люди: всё умеют продумать…».
