Просидели они долго, а затем прошлись по набережной, бредя нога за ногу сначала по Адмиралтейской, а потом, выйдя на Английскую, почти дошли до моста Лейтенанта Шмидта. Ирэна что-то рассказывала, Борух же слушал ее, молча уставившись на уже темнеющую гладь Невы.
– А ты ленинградец или петербуржец, Борух? Кем ты себя ощущаешь? – вдруг спросила она, вернув его из собственных мыслей. – Мы же с тобой люди двух времен, как на перекладных ехали. Вот и интересно, где больше по душе было?
– Вопрос интересный, но по мне, так поставлен неверно. Ты во главу угла времена ставишь, я же хочу пройти сквозь них, оставаясь самим собой. Времена разные бывают, а надо почаще в нутро свое поглядывать. Вот я и поглядываю, я – Борух Баклажанов.
Было уже довольно поздно. Борух посадил Ирэн в подъехавшее такси, а сам еще долго стоял, чуть облокотившись на гранит набережной. Он пристально смотрел на тот берег – на Академию художеств и Румянцевский сад, и на сфинксов у спуска к воде, будто пытаясь разглядеть там что-то. Он стоял и на разные лады повторял про себя свою мантру, суть которой и была его естеством.
