И он принял решение.
– Я куплю тебе новый телефон, – твёрдо заявил Петров.
– Но мне нужен мой телефон, – упорствовал сын.
– Я куплю тебе новый телефон, – повторил Петров, и стало понятно, что это его последнее слово.
Бросив недоеденный бутерброд, сын быстро встал из-за стола и выбежал из кухни – он торопился в институт.
Полное, водянистое после вчерашней пьянки лицо Хохлова с маленькими острыми хихикающими глазками и широкой плотоядной улыбкой было похоже на большой, рыхлый круг сыра. Его голос шелестел по-барски – со смешливым довольством и снисходительностью.
– Ну, как ты вчера?.. – И ещё тише: – Как девчонки? Ничего? Как эта твоя пегая?.. Как её звали-то? Забыл. – Улыбка доползла до ушей, пухленькие пальчики поболтались в воздухе, пощёлкали друг о друга, потом соединились в ладошку и по-приятельски снисходительно потрепали Петрова по плечу.
Петров что-то прошипел неопределённое в ответ, поморщился и уселся за свой стол в кабинете.
– А я пришёл домой из сауны в четыре утра, с женой поругался, кричала жуть как. Истеричка… Детей разбудила, едва мне рожу не расцарапала, – вещал устало, на удивление равнодушно и монотонно Хохлов, потом вздохнул и сказал глубокомысленно: – Вот тебе хорошо, ты холостой…
– Заткнись, идиот! – не сдержавшись, с глухой яростью швырнул в ответ Петров.
Хитренькие глазки Хохлова округлились, в них мелькнуло нечто вроде изумления, он сразу замолк, но как человек не только недалёкий, но и незлобивый, минут через десять он уже забыл об этой обидной вспышке гнева у товарища, так и не поняв её причин.
Петров вытащил из своего сейфа несколько папок с уголовными делами и водрузил их стопочкой на столе. Некоторое время он сидел неподвижно, бесцельно созерцая пухлые картонные папки, которые даже не открыл, затем стал смотреть в окно, где порывистый осенний ветер крутил и дёргал уже почти голые ветки тополя. Конец октября, ещё чуть-чуть и должна прийти зима со спасительным первым белым снегом… Но пока всё тускло, мутно, уныло. Холодный, продуваемый северными ветрами город плавал в грязи и серости.
Вдруг Петров вспомнил вчерашнюю проститутку, с которой был в сауне. Пегая?.. Хм. Почему Хохлов назвал её Пегой?.. Ах, да. Необычные, крашеные в седую белизну волосы, чёрные густые брови и длинные ресницы. Странное сочетание, и сама она была странная. Как же её звали? Ведь говорила же… Петров покопался в своей памяти, но нет, он совершенно не помнил, как её звали. Что ж, пусть навсегда останется Пегой.
