– Узнаёте гражданку? – коротко спросил следователь Петрова.
– Да.
– Кто это?
– Её зовут… Её зовут… – Петров ожидаемо запнулся, следователь сурово посмотрел на него. – Я не помню, как её зовут, возможно, она и не назвала своё имя во время нашей встречи… Для себя я назвал её Пегой.
Больше всех своему прозвищу удивилась сама Пегая.
– При каких обстоятельствах вы познакомились с этой гражданкой? – спросил следователь.
– У нас были интимные отношения.
– За деньги?
– Ну, не даром, в общем.
– Свидетели вашего знакомства имеются?
– Да.
– И они могут это подтвердить?
– Да.
– Скажите, пожалуйста, а на свидание с гражданкой вы пришли со своим служебным пистолетом?
– Да, он был при мне.
– Вы это хорошо помните?
– Я уверен в этом абсолютно.
– Расскажите, что случилось потом.
– Потом, уже наутро, спустя некоторое время после расставания с этой девушкой я обнаружил, что пистолет пропал.
– Много времени прошло?
– Часа два.
– Вы пытались найти пистолет?
– Да. Но я его не нашёл.
– А саму гражданку вы нашли?
– Нет.
– Вы могли просто потерять пистолет?
– Нет, это исключено.
– То есть вы утверждаете, что именно сидящая здесь гражданка украла у вас пистолет?
Петров пожал плечами.
– Выходит, что так.
Потом следователь опрашивал Пегую. Она признавала, что встречалась с Петровым, но категорически отрицала даже саму возможность кражи у него пистолета. «Не крала я пистолета. Не было у него пистолета, не могла я его украсть», – твердила она, опустив голову.
Петров видел её глаза.
Пегой овладело нечто вроде упрямства отчаяния. Она сопротивлялась, как могла, она поняла, что её решили сделать крайней в каком-то подлом деле. Когда Пегая это окончательно осознала, она внутренне собралась, превратившись в ощетинившегося ежа, готового к борьбе с несправедливостью. Но Петров уже не увидел этой борьбы одинокой женщины, волею злой судьбы обречённой на поражение – он вышел из кабинета. Стоя уже спиной в дверях, он услышал угрожающий вопрос следователя:
– Ну, что, гражданка Петрова, будем мы сознаваться в краже оружия или будем усугублять свою вину?
«Петрова?» – успел удивиться следователь Петров.
Дверь кабинета, резко щёлкнув замком, закрылась.
Октябрьская ночь наступает рано. Город, на несколько часов вырвавшись в серый облачный день, вновь опускается в темноту. И эту грязную мокрую темноту разряжают лишь разноцветные электрические огни фонарей и рекламы.
Сын был дома. Он сидел в своей комнате перед компьютером и играл в нечто стреляющее и ревущеее, сидя неподвижно, каменным изваянием. Петров, не скинув куртки, зашёл в комнату, сел на стул в углу, сын не повернулся, но Петров чувствовал напряжение в его спине. Некоторое время Петров сидел молча, наблюдая за мелькающей, дёргающейся картинкой монитора, в которой он совершенно ничего не видел и не понимал, потом спросил:
