Божена сердилась на сына, на его уютный дом, будто окруженный невидимым высоким забором. Она ненавидела цыплячий цвет короткого фартука невестки и торчащий уголок черного платья под ним. Ненавидела блеск праздничных огней в соседних домах и липкий снег под тяжелыми ногами.
Шаг за шагом, год за годом – и каждый тяжелее предыдущего.
Божена сердилась и ненавидела. Она делала это всю жизнь, чередуя с притворством и неподъемной виной за ненависть и притворство.
И осознав все это именно сейчас, у неприветливых стен сыновьего дома, старуха выдохнула. Будто сбросила поношенную шкуру заботливой мамы и бабушки, которая давно не грела.
Никаких следов не было и пакетов тоже. Она, действительно, их забыла. Внезапная усталость, как после полуночных прогулок по пустой квартире подкосила замерзающие в глубоком рыхлом сугробе ноги. Соседские огоньки расплылись, вокруг них запрыгали знакомые темные пятна. Божена уперлась рукой о стену и медленно двинулась вперед, стараясь смотреть прямо перед собой. До поворота оставалось не больше пяти шагов, когда за углом мелькнула женская нога в узком сапожке. Мелькнула поспешно, будто вскинутая в беге.
– Кристина! – позвала старуха и, насколько могла, ускорила шаг.
Невестка не откликнулась, а в ближайшем окне зажегся свет. Сквозь дымчатую тюль и муть в глазах старуха рассмотрела, как в комнате взметнулся сброшенный фартук, и стройный черный силуэт опустился напротив комода. Божена посмотрела на освещенный прямоугольник под ногами – частые узкие следы пересекали его по диагонали и скрывались за углом дома. Было неясно, откуда они начинались – на снегу позади Божены остались только две неровные траншеи от ее собственных шаркающих шагов.
Внезапно что-то изменилось. Старуха моргнула и зажмурилась, пытаясь прогнать пелену, а когда открыла глаза поняла, что просто вновь осталась в темноте. Невестка вышла из комнаты и забрала с собой свет.
Стараясь не задеть следы, Божена направилась за угол. Под ногами хрустел наст, в груди хрипело отвыкшее от спешки дыхание. За поворотом снова стало светло – окна восточной стороны дома принадлежали гостиной. На исчерченном следами снегу расплылось два больших желтых пятна – будто из-под земли тоже смотрели зажженые окна. Старуха замерла и беспомощно повалилась на стену, глядя на рассыпанные по снегу конфеты. Рваный блестящий пакет валялся неподалеку. По грудной клетке будто разлился кипяток, а воротник пальто вдруг безжалостно сдавил шею. С трудом развернув свое большое уставшее тело, Божена уцепилась руками за подоконник и попыталась заглянуть в комнату, но елка у самого окна, закрывала обзор и слепила огнями. Не отнимая одной руки от подоконника, старуха подняла кулак и приготовилась постучать. Но вместо этого вдруг осела на подогнутых коленях и отвернувшись от окна, уставилась в сторону, туда, где в тени, между льющимися потоками теплого света стояла женщина. Её маленькое лицо пряталась в складках черного капюшона, отчего невозможно было понять, куда она смотрит. На какую-то долю секунды Божене показалось, что и лица то нет – а только гладкий белый камень, закутанный в тряпки. Но тут женщина наклонилась, подобрала с земли несколько конфет и сунула их в карман длинного широкого пальто.
