– Что мы можем придумать? Куда спрятаться? – спрашивает мама, а сама мечется взглядом по комнате, поглядывает на приоткрытый шкаф, на тяжелые, волочащиеся по полу шторы, на стоящую посреди холодной грязной лужи дочь. Пустое пластиковое ведро закатилось под узкий старый диван, который больше ни разу не раскладывался после ухода отца. Но на его спинке каждую ночь ночует его позабытая рубашка. Даша тоже смотрит на комнату: на огромный шкаф с темным зевом, на бледную, покрытую испариной мать, на скомканную тряпку посреди разлитого по полу болотца. Даша вот-вот готова расплакаться. Домашние мягкие тапочки промокли насквозь, и, если им придется бежать по дому, ища место для укрытия, холодная вода будет противно чавкать между пальцами.
– Мама, она опять пришла? – ребенок переступает мелкими шажками и утыкается дрожащей всем телом женщине в юбку.
***
«Долбанная, сумасшедшая сука!» – слова пронеслись в голове, а губы так сжались от злости, что сигарета смялась. Бессильная ярость сбила дыхание и заклубилась темной дымкой перед глазами. Даша облокотилась о старый дощатый забор, дожидаясь, когда все закончится и можно будет сделать глубокий вдох. Там, за пляшущими темными пятнами, в вечернем сумраке ее ждал дом. Большой, выложенный из посеревшего кирпича, с тремя жилыми комнатами, маленькой кухней и недоделанным санузлом. Приземистый, как жаба, широкий и неприветливый дом, в котором она провела свое тревожное, непонятное детство.
Когда дымка, наконец, рассеялась и стало видно пыльные носки кроссовок Даша подняла голову. Дом тут же упулился ей в глаза двумя широкими окнами на фасаде. Одно из них, все еще зашторенное, принадлежало спальни матери. С болезненной ясностью девушка представила её обстановку. Диван у стены, трехстворчатый шкаф с покосившейся крайней дверцей и старое проваленное кресло у окна.
«Там я точно ночевать не буду» – решила Даша и просунула руку через штакетник. Пошарила рукой по шершавому дереву и со вздохом толкнула калитку вперед.
Одному Богу известно, как давно сорвали крючок, и что ей еще предстоит обнаружить.
***
– Белье поснимай! – кричит мама через гул усиливающегося ветра. С востока торопливо наплывают злобные черные тучи. В такие моменты, когда тревога матери смешивается с тревогой природы, Даше кажется, что все эти ливни и грозы приходят только для того, чтобы топить их дом. Она с тоской смотрит на улицу, на притихшие дома соседей и понимает, что противостоять предстоит только им. Пока мама возится с крючком на калитке, неумело загибая гвоздь, девочка берет с крыльца большой белый таз и отправляется в сад. Переставляя за собой маленькую скамейку, она постепенно стягивает с веревки еще влажные простыни и полотенца, мамину сорочку с бледным красновато-коричневым пятном на юбке, которое пугает девочку. Оно заставляет думать о чем-то страшном, что случилось с мамой ночью, и о чем та никогда не сможет ей рассказать. С яблоней, между которыми натянута веревка, летят листья и сухие ветки. Начинается настоящая буря.
