В это время из вагонов на перроне донесся до боли знакомый голос, предупреждающий, что поезд отправляется и двери закрываются. Через мгновение половинки дверей громыхнули все разом, и электричка с воем принялась разгоняться, так и не дождавшись Генку. Признав свой проигрыш, он устало опустился на ступеньку, не выпуская из рук измучившие его сумки и пакеты:
– И что вы за люди такие? – с горечью выпалил он в сторону. – Сначала сами устраивали всюду свои маски-шоу, какие-то балаклавы дырявые натягивали, теперь нормальных людей в эту же несуразицу втягиваете… Скоро так лица человеческие забудем! Вам бы к Зайцеву лучше устроиться! Там бы свои моды и демонстрировали!
– Гражданин! Освободите ступеньки, не мешайте людям!
– Да кому я теперь мешаю, кроме… – он не договорил; раздумал.
– Гражданин! Переместитесь в другое место!
– Командир! Ты до скольких гонять людей здесь намерен? – без ехидцы поинтересовался Генка.
– До одиннадцати тридцати.
– Ночи, что ли? Так я тебя пересижу, но намордник не надену! Нет такого закона, чтобы людей с собаками смешивать!
– Не дождётесь! Вместо меня заступит другой! Кроме того, есть постановление правительства за номером триста четыре! Вам положено знать!
– Какого ещё правительства? – стал издеваться Генка.
– Вам-то какая разница?! Местного правительства!
– И до чего ещё они додумаются в своем пособничестве иноземному фашизму? Неужели непонятно, какой бедой закончится для всех эта тренировка покорности? И для тех, кто в намордниках, и для тех, кто не поддался дрессировке! Да и для тех, кто теперь нас гоняет!
– Ты чего мелешь? – слегка потерял равновесие чёрный человек. – Какой ещё фашизм?
– Обыкновенный! Тот, который теперь очередную попытку делает, чтобы наш народ на колени поставить! Чужими руками! – не на шутку завёлся Генка.
– Послушай, философ! Шёл бы ты отсюда… А то мне придётся прекратить твою агитацию, препроводив тебя в отделение.
– Пожалуйста! До следующей электрички времени навалом! – хохотнул Генка. – Только за что же? Уехать нормальному человеку нельзя! Сидеть на ступеньках нельзя! Говорить нельзя! А почему, собственно, нельзя, если всегда это было можно? Двадцать седьмая статья конституции! Она мне гарантирует свободное перемещение по стране, а двадцать девятая – свободное выражение мнения! По любому вопросу! Или я что-то путаю, командир? Может наше правительство, которое местное, по-тихому уже отменило прямое действие конституции? А разве оно вправе отменять? Не знаешь, командир?
