Комендант продолжал сидеть во главе своего стола, установленного буквой «Т», и мрачно смотрел, как одетые в советскую форму офицеры на его глазах преображаются, незримо меняя свой облик. Кто-то облачался в гражданское платье, кто-то вставал под триколор, кто-то – под другой стяг. Под его любимый кумач вставать не хотел никто. Он был последним рубежом этой обороны и, не начав битву, проиграл её, хоть и был единственным, кто был к ней готов.
Готовность в виде единодушия офицеры комендатуры проявили, когда стали расходиться с собрания и заходить в кабинет к Феликсу.
Помощник коменданта решил всё-таки «проставиться». Вхождение в коллектив было на несколько дней отложено по причине чрезвычайного положения, что не мешало некоторым и раньше узким кругом приветствовать лейтенанта. Несмотря на чрезвычайщину, сухой закон никто не объявлял, но в условиях тотального дефицита приличный алкоголь отсутствовал как уничтоженный большевиками класс. Стараясь не ударить в грязь лицом, в военторге был приобретён ящик коньяка. Продали его не сразу, а после настойчивых обращений старпома Георгия. Выписали как будто бы под комиссию, которая прибывает для проверки. Васыль, получив от лейтенанта купюры с профилем бывшего вождя пролетариата, привёз на уазике вожделенный ящик и занёс его в келью помощника коменданта. Рабочий кабинет Феликса был почти точной копией комнаты в общаге. Те же шесть квадратных метра. Стол, стул, шкаф, только вместо одноместной кровати – каких-то исполинских размеров сейф, увезти который с собой не смогли в своё время ни австро-венгры, ни поляки-литовцы, ни чехословаки, ни даже фашисты, хозяйничавшие полста лет назад в Садгоре. Ящик коньяка вошёл в сейф как литой.
Совпавшее с офицерским прощальным собранием «проставление» Феликса меньше всего походило на праздник. Пили в основном молча. Пили те, кто уходил, пили те, кто оставался. Коньяк постепенно стирал границы меж ними, но чувство разобщения, возникшее так неожиданно, с каждым стаканом живительной влаги прорастало всё глубже, корни его затрагивали болевые точки, у кого семейные, у кого карьерные.
В кабинете помощника коменданта было тесно, но тихо. На стене висела самодельная двухцветная аппликация, в углу которой двое целуются на фото. На неё смотрели кто с недоумением, кто с надеждой. Полковник, не выдержав, спросил у лейтенанта: «Что это значит?» МихалЮрич на самом деле прекрасно знал, что означают эти цвета. Такими флагами теперь по всем углам была обвешана не только ратуша, но и её фасад с майоликовым панно и древнеримскими богами, за которым под двумя орлами на крыше не смог укрыться от перемен местный комитет компартии. Он знал, что эти древки полвека назад были в руках лиц, которые скандировали «Карпаты понад усе» и боролись с такими, как он, коммунистами, а те гоняли их по полям и по лесам, пока они не сгинули. Но полковник и его товарищи сейчас проиграли, надо уметь терпеть поражение. Терпеть их можно, но любить они его не заставят. «Знаете, как будет по-ихнему «девушка-хохотушка»? Нет?! «Реготуха», так их мать, они даже смеяться нормально не умеют!»
