В комнате, занимаемой Игорем, кроме комплекта такой же общежитской мебели, как и у Феликса, размещались два кресла с сильно замусоленными подлокотниками, на одном из которых через порывы в ткани была видна фанерная основа, а также вдоль стены в один ряд стояли четыре солдатских тумбочки. На них стоял магнитофон рижского завода «Radiotehnika», выглядевший как импортный, и две чёрных акустических колонки этого же производителя S-30B, из которых теперь уже звучал голос Юрия Лозы: «Многое не повторится, многое будет не так. Вот мне и стало за тридцать – самое время мечтать. О далеких мирах, о волшебных дарах, что когда-нибудь под ноги мне упадут. О бескрайних морях, об открытых дверях, за которыми верят и любят, и ждут меня-я-я-а».
Босой пьяный старлей Игорь, в одиночестве сидя в кресле и вытягивая по одной нитки из порыва обшивки на подлокотнике, молча доедал последний пирожок, вкус которого навеял ему грусть по родной Сызрани. Судя по всему, домашнего он не ел давненько. Почти вечность.
Вечность прошла быстро. Настало воскресное утро и в окно через занавески заглянуло карпатское солнце. Оно такое же как и везде, но тут местное и зовётся сонце. То есть без буквы «л» после буквы «о». «Очередная руська-маруська», – подумал Феликс, сладко потягиваясь в своей постели на накрахмаленных простынях после вчерашних посиделок. Стоя под душем, попытался вымыть из головы звучавший весь прошлый вечер голос тридцатитрёхлетнего Игоря: «Я уже десять лет ванька-взводный, на должности старлея парюсь, а этот Любомир (мать его так) не успел капитана получить, как на майорскую должность метит! Падлы, своих продвигают, карпатских!». Говорил ли в несостоявшемся капитане праведный гнев или ему и первичная должность старлея была велика сказать трудно. Вода бежала по молодому телу лейтенанта и стекала по висящей на шее цепочке с болтающимся на ней амулетом.
В гарнизоне, где служил его отец, вода грелась в титанах, которые стояли в каждой квартире с первого по пятый этаж хрущёвок, титаны топили дровами и углём. Приехавшая из Читы родственница отца всё не могла нарадоваться отдельному ежедневному душу как советскому достижению последних лет. Сама она ходила в баню раз в неделю и это считала за благо. Смущало её то, что душ и туалет в двухкомнатной квартире были совмещены, поэтому, когда ей надо было срочно в ванную комнату по последнему назначению, а она в это время иногда была занята по первому, то родственница каждый раз подбегала к маме Феликса с вопросом: «Чи свободно, чи занято?» Но это была цивилизация, а в училище курсанты приспособились мыться по вечерам, поливая себя при всём честном народе в туалете водой из крана, на который предусмотрительно надевался резиновый шланг. Редкие владельцы шлангов были уважаемыми людьми среди остальных бесшланговых курсантов. Замполит Трюкин шланги запрещал, очень любил их искать, найдя забирал и как только мог нещадно карал контрабандистов-шлангистов. Зачем ему столько шлангов? В офицерском общежитии лейтенант мылся один, без шланга и без титана.
