– Я… – Лев растерялся от такого приёма. – Да… я тоже рад видеть… Вас? – Будучи воспитанным строгими, почти помешанными на правилах этики родителями, Лев считал неприличным обращение на «ты» к незнакомцу (хоть на пять, хоть на десять лет старше) – тем более со стариком за шестой десяток.
Приветствующий человек с недоумением посмотрел на Льва, улыбка из искренней превратилась в неловкую, а брови обескуражено спрятались за прилипшие ко лбу волосы.
«Я его напугал?» – молодой «барин» смущённо отвернулся. – Скажите, пожалуйста, кто-нибудь из присутствующих… мог бы проводить меня до моей… «До моей, конечно» комнаты? – секунду назад ликующий народ обеспокоенно-вопрошающе глядел на Льва, а кто-то среди детей даже перешёптывался, за что один из мальчиков получил по затылку от стоящего рядом мужика.
– Фрося! – встречающий худой дед громко крикнул в толпу, – Фрося, чёрт бы тебя побрал!
– Да тута я! – откуда-то из конца «публики» важно вышла, покачивая бёдрами, внушительных размеров женщина в расписном платке, – Помилуйте, Лев Петрович! Фёкла опять сожгла ужин! – Ефросиния слегка наклонилась вперёд и заговорщически зашептала. – Надобно бы выпороть её хорошенько, совсем разленилась! – и снова выпрямила массивную спину, как ни в чём не бывало.
Лев сделал шаг назад, к карете, выставив перед собой ладони, как бы отказываясь от предложения.
«Нет, нет, нет. Пороть? Я это пережил и никому не желаю» – Лев вздрогнул, вспомнив о родителях, считавших широкий кожаный ремень единственным средством его воспитания. Каждый раз его мучили вопросы: настолько ли он непослушный, чтобы быть избитым? И разве одни испорченные брюки стоили испорченных воспоминаний о детстве? Да и было ли у него настоящее детство? Ведь, как он вспоминал, ему не только не разрешали гулять, дабы не испортить успеваемость, но и за зачёркивания неверной «а» для замены на «о» в домашнем сочинении отец рвал тетради, пока Лев не писал всё идеально. А мама? Настроение её менялось чаще Инниного. Она могла неделями игнорировать семилетнего сына из-за сказанного «дед» вместо «дедушка», – Так Вы покажете мне мою комнату? – мужчина оробело уставился на румяное лицо Ефросиньи.
– Помилуйте, Лев Петрович! Акая я болтунья! – женщина тяжело охнула и пару раз помотала головой, – Помилуйте, совсем забылась! Конечно, конечно! А ну, разойдись! – Фрося стянула с плеча платок и замахала им между людьми в толпе, чтобы те дали дорогу. Лев застенчиво шагал, иногда спотыкаясь, за ней.
