Люди не смогли жить чувствами, а стали жить страстями и идеями, как пищу переваривая друг друга. По законам, написанным ими же, они не жили, ведь те законы были не во всем применимы. По справедливости жить не могли, милосердия вообще не знали, а любовь была лишь мерой сладострастия и лукавого притворства в словесах. Стала зваться она сильной, слабой, бывшей, притворной и тому подобное. Уже пришло время, когда люди будут превращать себя в цифровые копии и станут виртуальным суррогатом, не имеющим ничего общего с людьми и творцом – Богом. Однако толпа верит, что может быть цифровой человек с искусственным разумом, и только он и может править истинно и справедливо. Верят в это и упорно строят гнездо явления Антихриста. Бог никогда подобно людям не воевал со своим созданием – Сатаной, и сын почитал отца своего. Сатана был просто спорящий, а Господь – вразумляющий. Господь верил в людей, а Сатана нет, и чем дольше последний находился рядом с ними, тем больше убеждался, что там ничего и не осталось от общего с их Отцом-прародителем. Бог-Отец ждал их покаяния и духовного возрождения. Сатана страдал, когда Христа били и распинали, ведь мог прекратить это в один миг, но не смог ослушаться воли отца второй раз. Он был на Голгофе в тот теплый апрельский день и видел, как в муках умирает Божий сын, оставляя своим мучителям любовь и прося Отца простить их, ибо они не ведают, что творят. Но Сатана их не прощал, и позже на всех участников и распорядителей этого действа нашлось оружие: кому кинжал, кому удавка, а кому и сумасшествие. Сатана надеялся страхом убить греховность человеческой натуры, он все страшнее и страшнее представлял себя и всех своим царством устрашал. И тогда люди назвали его Дьяволом. Но, как и любовью, страхом тоже не очень получалось, потому он и спешил явить себя людям в образе Антихриста, тем самым ускорив конец времен и рода человеческого. Однако получилось, что он опять спешил, ибо замыслом его Отца было дать людям еще время одуматься и покаяться. Он все еще надеялся, что жертва его возлюбленного сына была не напрасной.
***
Петровна̀ неожиданно завела непонятный разговор, видимо, для своих. Она вдруг начала рассказывать, что слышала, что у каждого человека должен быть свой день рождения, который отмечают как большой праздник. Но что такое день рождения по существу, она не знала. Сла̀в ответил, что у них и так каждый день праздник, так что зачем им еще день рождения? Вернулась Тѝранос, Вовчѝка не было, и даже не было слышно, чтобы он передвигался где-то рядом. Сла̀в забеспокоился, глядя на руки Тѝранос, он явственно представлял Вовчѝка на полу со сломанным позвоночником. Он отправился на поиски. Вовчѝк сидел в соседней комнате на полу, прислонивший спиной к сексодрому: похоже, один не потянул. Тѝранос любила пожестче, а мера той жесткости у нее была своя. По зову друга Вовчѝк поднялся и, волоча зад, побрел за Сла̀вом. Там уже всем разлили. Вдруг все узнали, что у девушек есть сценические прозвища: у Тѝранос было «Гора», а у Мамо̀нт – «Пресс». Им было хорошо, они хлопали друг друга по ляжкам и смеялись голосами пожарных сирен. Вовчѝк жался к Сла̀ву, подальше от этих хохотушек: похоже, словил хороший кайф. Мужелюбы опять ушли на кухню с явным намерением подрочить друг другу, а Мескалѝн все чесала жопу и ляжки от злобно присохшей спермы. Помыться и в голову не приходило, тут вообще с мытьем было не очень популярно. Вовчѝк шептал Сла̀ву, что хочет уехать туда, где поменьше сисек, мыщц и захватов на удушение. А тому было все равно, хотя хотелось вкусно поесть. Он еще не знал, что жрет человечину, но было понятно, что тот, кто без меры чревоугодничает, все равно будет употреблять человечину. Ему оставалось лишь сходить туда, куда он должен был прийти, а после того во всем наступит ясность. Вовчѝк, видно, пойдет жаловаться на Тѝранос за применение без разрешения болевых, удушающих приемов и подсечек.
