– Сюда я хожу на рыбалку, – показал Харитон место, – только я на другом берегу люблю рыбачить, на лодочке уплываю и сажуся в рогозу. Там меня не видать, не слыхать. Где щуки нет, там карась хозяин.
Дядька не случайно привел Глину к пруду, не случайно пословицу сказал. Она села на поваленное дерево, вокруг была влажная земля, по ней легко было скользнуть в воду.
– Сегодня можно и покурить, рыбка не обидится, – сказал Харитон и ловко свернул козью ножку, – почему, ты думаешь, я тут живу? Потому что чей берег –того и рыба. Я в этих местах больше ста лет как обосновался, уж и забыл в точности, когда. Никому я тут не нужен, разве что пчёлка новая залетит, да останется.
– И много залетали? – спросила Глина.
– Нет, их все меньше нынче. И к лучшему это. Не видел среди них я счастливых да удачливых. Всё счастье только в том, что живы остались. Думаешь, Первая, Лисаветушка наша, – кто? Балериной была. Хоть сцен императорских не топтала, а в Санкт-Петербурге блистала. Босоножка, платье барежевое, веночек из роз. Но матросы из Кронштадта не оценили барской красоты. Да и какая барыня с нее, кухаркина дочка… Отец ее дюже это понимал, отдал в учение. Недолог был ее век. Отлеталась над сценой. Хорошо, что жива осталась, понадобилось три года, чтобы ходить снова научилась. Да тридцать лет, чтобы дар ее вернулся к ней. Вернулся, да не весь. Пчёлка бескрылая.
– А Вторая? – спросила Глина, ничему не удивляясь.
– Вторая, хоть и стАрее, а пришла позже. Послушницей была в Сурском монастыре. Как-то сразу после основания монастыря Архангельская Духовная Консистория решила, что будут там неустанно бороться со старообрядцами. Старообрядцы из Ярушевской волости изгнали ее молоденькую, глупую, не понимавшую, что с ней происходит. Еще и лунные кровя у ней не установились, а уже чудесила. Старообрядцы филипповского толка знаешь какие? Лучше бы и не знать. Хорошо, что только изгнали. Приютили Мавру в Сурской обители, но до пострига не дошло дело. Ткачихой была, такое у нее было послушание. В пять утра все монахини и послушницы соберутся на полуношницу, а Мавры нашей нет как нет, ни раз, ни два. Пришли да и проверили, в келье дрыхнет, али другие безобразия чинит. А у нее по мастерской бабочки летают золотые. Садятся на кросна, а челнок сам бегает. А Мавра хохочет, ладошкой рот закрывает. Высекли ее, как положено, раз да другой. А на третий сбежала. Бродяжничала, побиралась. Много чего было. Ко мне пришла в тридцать седьмом году. Когда уж сын от тифа умер, а муж сгинул в ГУЛаге. Когда ничего уже не держало среди людей.
